— А чтоб гусей не дразнить, Мик. А то люди раздражаются. Видишь вон тот домишко напротив? Мужик — секретарь в барристерской конторе. У него в доме все примерно так же.
После обеда Терри сдвинул шторы, поставил экран и показал слайды со своей испанской недвижимостью. Подземный гараж, подогретый бассейн, прислуга в униформе, четыре штатные единицы. Основной цвет бордовый, приклад голубой. Едва ли прислуга в курсе, что это цвета футбольного клуба «Вест Хэм»: видимо, полагает эту гамму прихотью английского милорда.
— Глянь на эту вот, Мик. Мануэла, или как ее там, хрен ихние имена запомнишь. На Ронни Бойса
[51] смахивает, а?
Вообще-то я тоже несколько раз тайком пользовался «Тэнди». Скажем, на прошлой неделе, когда мне поручили материал про мой родной университет. Поэтому Тони Болл отправил меня на верхний этаж музея, чтобы освоить секреты работы на «Тэнди». Машинку следовало забрать домой (во избежание подозрений — в пакете из супермаркета «Теско»), причем не приближаться с пакетом к Флит-стрит ближе чем на милю. И если вдруг сломаю, просто выбросить.
В этот раз мне предстояло написать про скандал, разразившийся в весьма почтенном колледже, куда в обход действительных членов вице-канцлер протащил в магистры кого-то, чтобы угодить премьер-министру.
— Сделаешь что-то вроде «Мафия Мэгги»
[52] / «Неприятности в раю»
[53], — втолковывал мне Тони Болл в перерыве за чашкой кофе и сигаретой «Эмбесси Кинг», — слов на тыщу двести, а то и на тыщу четыреста. Можем поставить на первую полосу. Ты там когда-нибудь бывал?
— Представь, я там три го…
— Горожане против профессуры. Старперы в мантиях передрались в своем гадючнике. Читателю такие вещи нравятся…
— Может, я сперва съезжу выясню, что и как, а потом приеду и напишу?
— Врезка капителью на первой полосе: «Город дремлющих шпилей и…
— Вообще-то так вроде бы называют Оксфо…
— …и наша консерваторская верхушка».
— И все-таки лучше сначала съездить на разведку…
— Ну что ты расколыхался, Майк? Обычные интриги в коридорах власти. Первый раз, что ли? Два мира — два стандарта. Тыща двести слов к пяти в пятницу. Сделаешь?
Я не был тут почти двенадцать лет и не ожидал такого впечатления.
Путь со станции пролегал по улице, название которой на слух я всегда воспринимал как «Тень и Сон», и только сейчас, случайно взглянув на указатель, обнаружил, что она носит имя Тенисона, архиепископа Кентерберийского. Грамотей хренов, подумал я и вспомнил Тони Болла…
Я зарегистрировался в гостинице «Университетский герб», поднялся в номер и глянул в окно на просторный зеленый Паркерс-Пис. Изящный цоколь фонаря посреди лужайки украшала кривая надпись: «Точка возврата в реальность», — накорябанная, надо думать, каким-нибудь укурком-третьекурсником, бредущим к себе в «Эмму».
Тогда мы не понимали, что такое наркотики. Кто сможет подсчитать, сколько ясноглазых мальчишек — ненаглядных чад, надежд несчастных родителей… сколько их заперто в Фулборне и Парк-Пруэтте, разжиревших и трясущихся от побочного действия аминазина. Вся жизнь насмарку, пятьдесят беспросветных лет в душных, пахнущих мочой психушках. Расплата за то, что в свои двадцать, в расцвете сил одним безмятежным майским утром ты выпил от полноты чувств неведомую таблетку — просто так, забавы ради.
Встречу с одним из действительных членов совета оскандалившегося колледжа мне назначили на три часа. До тех пор делать было нечего, и я решил пройтись.
Что, интересно, я рассчитывал найти? Сущность, сердцевину. В какой бы город меня ни занесло, я не успокаиваюсь, пока не найду площадь или улочку, вместившую самую его суть. Квартал Марэ, площадь Бастилии, Пигаль, Шестнадцатый округ, Ле-Аль… Я имею в виду, надо просто настроиться, чтобы один из вас сам ощутил себя этим городом.
Я бродил почти час. Гаррет-Хостел-лейн, Теннис-Корт-роуд, Фри-скул-лейн… Ключ где-то тут. Церкви через каждые несколько ярдов. Странно — я их начисто забыл, ни одной не помню. Было начало марта, но стоял холодина. Не стужа, от которой щиплет нос и уши, а промозглый, как в склепе, холод, пробирающий до костей. От него у прохожих на Пембрук-стрит лица были сплошь красные, глаза слезились: казалось, что все плачут.
Зайдя пообедать в паб «Мельница», я выбрал угловой столик, ту самую скамью, где когда-то так некстати уселся, помешав Дженнифер и Робину. Интересно, как они потом «продолжили тему» в пабе «Свободная пресса»?
Принесли мою «сосиску с пюре». Свернутая кольцом, она лежала поверх картофельного островка посреди моря подливы. Да какая разница. В настоящем меня уже практически не было. Я изо всех сил навалился на тонкую дверь, отделяющую меня от прошлого.
Дверца была такой хрупкой, такой прозрачной. Почему же она меня не пускает? Боже, какого волевого усилия это потребует? Я прямо слышал, как мои нервные клетки стонут от натуги. Насколько это труднее всего того, к чему мы обычно стремимся и чего добиваемся, — совершить то, что наверняка возможно: проникнуть в истинное, то есть нелинейное, время?
И вот я увидел Роба, наклонившегося над столом, вельветовая ранглеровская куртка слегка задралась на худой студенческой спине, оголив пару нижних позвонков. Я увидел голые ноги Дженни, острые коленки, прикрытые подолом юбки в цветочек. Подавшись вперед, я положил ладонь на ту скамейку, на те молекулы деревянной поверхности, которые соприкасались с телом Джен. Прочувствовал их ладонью. Прошу, пожалуйста, впусти меня назад… Всемилостивый Боже, неужели я прошу слишком многого?
На встречу я пришел вовремя, дон с исторического факультета (он же действительный член) здорово мне помог. Назвал людей, с которыми стоило переговорить, людей, хорошо знающих нынешнего магистра и не имеющих в этих интригах личного интереса. Один из них работал в моем родном колледже.
Дон даже сам позвонил этому человеку (Лайтфуту: я сразу вспомнил это имя) и попросил меня принять.
— Да-да, отлично. Зовут его Майкл…
— Уотсон, — подсказал я.
— Уотсон. В пять часов? Да, он говорит, это было бы замечательно.
К воротам колледжа я подошел на полчаса раньше и быстренько прошмыгнул мимо привратницкой, чувствуя себя мошенником, которого вот-вот схватят. Я был начеку. Кто тут может меня вспомнить? Уэйнфлит, Вудроу. Доктор Джеральд Стенли. Доктор Таунсенд (этот-то вряд ли). Ноги сами принесли меня по лестнице к первому моему студенческому жилью. Ничего не изменилось. Тот же запах линолеума и нагретого бетона. На черных табличках белели фамилии студентов и недостертые линеечки шаблона. Я машинально дошел до своей двери, даже не сознавая, второй это этаж или третий.
