Тем временем в реальности: завтрак со Сью Джабб и Лиз Бёрден. У бедной Сью волосы сегодня дыбом, как будто ее подключили к розетке, как в мультике про Тома и Джерри. Они взяли только чай с тостом, а у меня в это время самый жор, заказала яичницу из одного яйца, все такое. Яичницу они пережарили, так что сверху на желтке получилась пленка. А под ней нормально. Во всяком случае, с солью, перцем и маринованным помидором как-то проскочило.
Проверка почтового ящика на предмет писем от Саймона (ничего: хнык!) — и велопробег до Сиджвика. Как раз успела на лекцию профессора Медоуза про экономические последствия Первой мировой. Честно конспектирую, хотя, вообще-то, думаю, проще найти какую-нибудь из его статей на ту же тему.
В чайной комнате — яростные политические споры. Странно, что такие страсти кипят, вроде все разделяют «широкие левые» взгляды. Вместо пузатого садового гномика Чарльза Кларка президентом студенческого союза, скорее всего, станет прекрасная Джил Льюис. Оч. красивая. Срочно в номер: наша многотиражка изобрела для нее шикарный несексистский (а иначе нельзя!) эпитет — «яркая Джилл Льюис». И не оскорбительно, и все всё понимают. Теперь она у нас ЯДЛ. (Хотя она не такая ядовитая, как ее квазиэпоним. Эпоним теперь вообще мое любимое слово. Наверное, заразилась от Чарли из «Эммы». Даже не представляю, как я раньше обходилась…)
Мужчины там (то есть все, кроме Ядл) воспринимают себя ужасно серьезно, притом что Левая коалиция на выборах тут проходит почти стопроцентно, как тори и виги в «гнилых местечках». Нацлидер ЛК (по имени, не поверите, Джек Стро, соотв. тут же переименованный в Уота Тайлера
[39]) наверняка рассчитывает со временем стать (дослужиться!) до премьера или мин. ин. дел. Не станут же в самом деле брать кого попало, со стороны? Хотя… те же Хит или Вильсон…
Обедать вернулись в колледж — ради «гарнирного стола». Когда-то в начале этого дела, помнится, бывали дни, когда на стойке не оставалось ничего, кроме старой котлеты с вареной морковкой. Малини Кумарасвами, строгая такая в своих очках, вопрошает главного буфетчика, показывает на единственное блюдо с осклизлыми клецками в густой подливе и интересуется, почему нам не предоставлен выбор. А он ей: «А чего нету выбора, мисс? Хотите — ложьте, не хотите — не ложьте!» (А у Мал — эталонный идеальный восточноанглийский выговор, это надо было видеть и слышать…)
До четырех я работала у себя, потом волейбол. Пошла в лиловой футболке с Джимми Хендриксом и симпатичных шортах, которые никак не верну Эмме Митчелл. Хорошенько поработали — в пятницу играть с Ньюнэмом. По-прежнему неприятно, что Урсула лезет ко мне под душ. Энн считает ее «не совсем женщиной». Я уж забилась в уголок, как можно скромнее, — хотя она всем дает и свое мыло, и шампунь. А сегодня без душа никак — вечером идем с Робом в «Причуду» чай пить.
После обеда с «диетическим гарниром» и в-бола пришлось заказать банановый кекс, тост и чудесный душистый чай дарджилинг — к радости Роба. «Ого, да ты голодная, Джен? Может, еще яйцо пашот возьмем?» — и все в таком духе. Как всегда, ужасно худой и элегантный.
Потом мы зашли к его другу Тиму из Куинз-колледжа, сидели у реки и говорили о Джоне Донне. Мне было неловко, я ведь его толком не знаю, кроме самого известного. Р. и Т. смотрят на понимание Донном романтической любви совершенно по-разному: один (Р.) — как на проявление сексуального влечения, страха смерти и общей мрачности жизни в начале XVII в., другой (Т.) — как на явление скорее духовного плана и «отражение божественности».
Вечер был прекрасный, разговор перешел на Ньютона, его одержимость алхимией и страх перед Богом. Только этот страх, считает Тим, и помешал Ньютону додуматься до теории относительности за двести с лишним лет до Эйнштейна. Потом мы перескочили на Уотергейт и отставку Холдемана и Эрлихмана (шп.?), потом — на то, кого позвали, а кого нет на большую вечеринку в колл. Тринити, в эту субботу. Меня — нет. (Кстати, правду ли шепчет мне мой немецкий уровня ноль, что «Эрлихман» значит «честный человек»?)
Роб уговорил пойти в «Артс» на фильм про сексолога Вильгельма Райха. «В. Р.: Мистерии организма». Смешно, потому что тупо и на полном серьезе. Там по ходу кто-то сделал гипсовый слепок membrum virile, как выражалась мисс Гофф у нас в пятом классе, одного парня. Необыкновенных размеров. Р. потом даже как-то приуныл. Я сказала, парню только из-за этого роль и дали. Р. вроде успокоился. Уж и не знаю, есть ему о чем беспокоиться по этой части?
Мы съели кебаб в «Роуз Кресент», и я повела его в «Филей», подбодрить. Сработало на ура. Встретили наших — Ханну (только что со своего спектакля «Три сестры»), Амита, Ника, еще пару знакомых. Я извинилась, что у меня еще дел невпроворот, но они ни в какую, так что в одиннадцать мы сидели у Амита в Кингз-колледже, слушали Нила Янга After the Gold Rush, пили вино и курили легонькую травку.
Сойдет за сочинение «Как я провела выходные», если писать больше не о чем.
Еле успела до закрытия ворот. На обратном пути меня слегка шатало, но велик, как сказал бы папа, свое дело знает. Доползла до спальни. Зубы. Койка. Заснула мигом.
Чудесный день.
Память у меня всегда была «необыкновенная», как выразилась бы Джен. Ее дневник к тому же легко вспоминается, поскольку сам сюжет все время дает подсказки. Я знаю, что было дальше, поэтому вызвать слова в памяти не составляет труда. И пишет она стильно, чередуя эмоциональные признания с описаниями событий и других людей. Скажем, после рассуждений, какая у нее низкая самооценка и неудачная стрижка, следует: «В первой половине дня мы все же позвонили миссис Трейл».
Пожалуй, эту манеру нетрудно спародировать, но я стараюсь не судить ее слишком строго. Притом что мотивы, по которым люди ведут дневники, мне не очень понятны, и вряд ли Джен предполагала, что ее прочтут.
Я забрал дневник из его обычного места — нижнего ящика письменного стола в кабинете / второй спальне, а на самом деле своего рода нише сбоку гостиной, кровать в которой можно поставить разве что для безногого инвалида.
Теперь я последний раз взял в руки ее дневник — ежедневник «Леттс» формата А4, с треснувшим корешком, распухший от вклеенных посреди страниц, убористо исписанных синей шариковой ручкой, билетных корешков и поляроидных снимков. Бордовая обложка была почти не видна под причудливым коллажем: вырезанные из журналов головы Мартина Лютера Кинга, Грейс Келли, Джеймса Тейлора, Стива Хау из группы Yes; из открыток — мадонна Леонардо и молочница Вермеера; обрезанные фото мистера и миссис А., фото бульдога и три моментальных снимка Энн вдвоем с Джен из фотоавтомата. Там же — выдранная из журнала картинка: стол со свечами и бутылкой кьянти. Она-то тут к чему?
Я аккуратно завернул дневник в газету, сунул в плотный пакет из крафта, в котором одно научное издательство прислало мне трактат о мировой продовольственной программе — я продал его букинисту на Феттер-лейн. Думал отнести посылку на Центральный почтамт, но засомневался. Решил отъехать от Лондона подальше. А пока напечатал на бланке адрес миссис А., приклеил к пакету и убрал все это дело в ящик стола.
