— Скоро сниму что-нибудь попросторнее, — сказал я. — Мне повысили зарплату.
Она села на кровать, я занялся чаем.
— Где здесь туалет?
— В конце лестничной площадки. Вот, держи. — Я кинул ей рулон туалетной бумаги. По крайней мере, я за это денег не беру, как тот чокнутый хозяин паба «Герб Тикелла».
Ей хотелось посмотреть по телику очередную серию телешоу «Джим все устроит». Я приготовил чай, а на экране белый круизный лайнер подходил к норвежским фьордам. Крупным планом показывали побледневшего от счастья парня из Болтона — Джим устроил его на день стюардом на этом корабле.
— Майк, познакомишь меня со своими друзьями?
— На эти выходные все вроде разъехались, — сказал я. — Как мама?
— Иногда ничего, а иногда… В общем, по-всякому.
Джулз явно нервничала. Она молча пила чай из кружки с логотипом фармацевтической компании «Бичемс». Кружку мне дали на пресс-конференции.
— Когда ты в последний раз была в Лондоне?
— Я тут только один раз была. Ты же знаешь. Мы все вместе приезжали. Когда папа был еще жив. Мы с тобой ходили в магазин «Мадам какая-то-там».
— Это я помню.
— И ты купил мне модель автобуса.
— Правда?
— Правда. Ты всегда был щедрым.
Интересно, откуда я взял на него деньги?
— Ты тоже дарила мне хорошие подарки.
— А помнишь футболку с Донни Осмондом? Мама просто обалдела!
Джулз примостилась на краю кровати — в дешевой юбке, туго обтянувшей колени.
Мне стало ее отчаянно жалко. Мордашка смешная, стрижка как у темненькой из «Аббы», слишком пышная и длинная. Бархатный «ошейник», тесный свитер, нелепые туфли.
— Джулз, у тебя есть парень?
— Так я тебе и сказала, мистер Любопытный Нос!
Она вспыхнула от собственной дерзости, а я отвел глаза, чувствуя, что спрашивать не стоило. Что я знаю о ее жизни? Небось все бухгалтеры и мелкие начальники в этой ее пивной лавочке едят ее глазами и делают пассы. Вряд ли кто-то назовет ее девушкой своей мечты, но на рождественской вечеринке, да после хорошей выпивки может всякое случиться. Интересно, она все еще virg. int.
[36]? Я надеялся, она понимает — это важно, потому что дает шанс выйти замуж за человека посолиднее.
— А у тебя есть девушка, Майк?
— Сейчас нет.
— Я никого из них не видела.
— Знаю.
— Со мной работает одна девчонка. Тебе бы она понравилась. Такая умная, совсем как ты. Слова длинные говорит, много всего знает.
— Того, что и знать не нужно?
— Нет, что ты! Она очень хорошая, Майк, тебе понравится. Линдой звать. Она у нас главный бухгалтер. Университет закончила, ну и вообще.
— Молодая?
— Лет двадцать семь. Примерно твоя ровесница. Только что рассталась со своим парнем.
— Ого, теперь можно и мне. Я туда, он оттуда.
— Ты это о чем?
— Проехали. Когда в следующий раз буду в Рединге, обязательно познакомимся.
А что, прикольно. Потолкуем об экономии крышечек при продаже светлого эля.
Я угостил Джулз сигаретой «Бенсон энд Хеджес» — сестра довольно заурчала. Господи, ну и что мне с ней делать? Не устраивать же обзорную экскурсию по пабам, впрочем…
— Хочешь посмотреть Кингз-роуд?
Был зимний вечер, уже стемнело. Что мне нравится в Лондоне: стоит выйти вечером в его темноту, и она тебя поглощает. К тому же это демократично. Хочешь, проезжай мимо дворцов, мчись сквозь «королевские» парки, лети вдоль белых домиков с колоннами в Южном Кенсингтоне, и никто тебе слова не скажет, не преградит тебе путь, как Бейнс: «Куда это ты собрался?»
Мы поехали через парк, который, мне казалось, должен был понравиться Джулз, к известному мне пабу близ Чейн-уолк. Джулз попросила джин и биттер-лемон, видимо полагая, что лондонские девушки пьют именно это. На самом деле лондонские девушки с Чейн-уолк пьют дешевое вино, водку с тоником, разливной австралийский и американский лагер — «лицензионный» (как будто для воды, ароматизатора и углекислого газа нужна лицензия) и перевозимый в огромных цистернах, которые с трудом протискиваются по узким улочкам Челси, едва не задевая дом-музей Карлейля и наверняка заставляя дрожать старинный камин, — на его растопку служанка Джона Милля извела единственный экземпляр «Истории Французской революции» Карлейля. (Забавно, я читал, что Карлейль потом еще и утешал убитого горем Милля.)
Прижав к губе высокий стакан, Джулз осматривала паб. Сам я не обращал внимания на антураж, но, видимо, у человека, чья жизнь протекает между Трафальгар-террас и работой, любое другое место может вызвать восхищение. Что ж, мягкий желтоватый свет создает уют, часть публики — местные, а не туристы или случайные клиенты вроде меня; в этом, как говорит Стеллингс о «Лихорадке субботнего вечера», что-то есть. Оттуда мы отправились в другой паб, но, поскольку Джулз была уже немного пьяная от джина, вернее, от биттер-лемона, с учетом принятых в пабе пропорций, мы заглянули и в бистро на Кингз-роуд — кажется, в «Доминик» — с полным ощущением «кутить так кутить!».
На закуску Джули захотела авокадо с креветками, я их взял и себе — она была счастлива.
— Ты помнишь папу? — вдруг спросила она.
— Конечно, помню.
— Скучаешь по нему?
— Столько времени прошло.
— А я скучаю, — сказала она, сунув в рот кусочек черного хлеба с маслом. От вина она отказалась. Пришлось взять кока-колу. Креветки с кокой. Жуть.
— Неужели ты его помнишь? — спросил я. — Когда он умер, тебе было всего… да-да… четыре года.
— Вообще-то не очень. Расскажи про него.
Я налил себе вина.
— Папа был… Не знаю, Джулз, откуда нам знать, что значит быть другим человеком.
— Ну ладно, Майк. Попробуй, пожалуйста.
— Я думаю, папа был из тех, кто жил как животное.
— Не очень-то хорошо ты о нем думаешь.
— Я хотел сказать, что он жил не поднимая глаз от земли. Так мне кажется. Как барсук. По-твоему, барсук знает, что существует небо? Мышь когда-нибудь видела луну? Собака сознает, что она собака?
Джулз принужденно рассмеялась:
— Смешной ты, Майк.
— Все мы функционируем с разным уровнем осознанности. Сам я половину времени не отдаю себе отчет, чем занимаюсь.
Я почувствовал ее взгляд на себе.
— Не думаю, что папин уровень был существенно выше, чем у собаки. Его били — и он бил. Его били всю жизнь — в трущобном детстве, потом во флоте, потом на фабрике. Он запутался и не смел оглядеться. Не смел поднять глаза. Не обладал свободой выбора. Но ни о чем не жалел, потому что просто не знал, что ему есть о чем жалеть.
