Хватит. Кстати, Сигма Тау, вы знаете, что в романе Диккенса «Холодный дом» есть детектив по имени Баскет?
Триггс уже ничего не слышал: он увлеченно шептался с порозовевшей от смущения Руфь Памкинс.
— Ну ладно, — проворчал Хэмфри, — готов поставить сто против одного, что приключение закончится, как у Тима Линкинуотера и мисс Ла-Криви.
Мисс Патриция вопросительно взглянула на него.
— Это из «Николаса Никльби»! — разъяснил Баскет.
— А могу ли я вас спросить, мистер Баскет, чем кончилось это приключение?
— Свадьбой…
— Это действительно приключение, — серьезно подтвердила мисс Патриция, — но неизвестно, конец это или начало.
— А я, — проворчал Хэмфри Баскет, оказавшись один в парке, где еще сильнее стрекотали сойки, — как я завершу свой рапорт? А вдруг, в один прекрасный день, он попадет на глаза какому-то парню, и тот насочиняет историй? Дувы еще не перевелись на белом свете…
X. Одинокий сумрачный джентльмен
Ветер забвения развеял декорации и персонажи нашего повествования, лишив их дыхания жизни. Время иначе не поступает, да и рассказчик тоже.
Устав от тайн, спит Ингершам. К нему вернулся глубокий сон без кошмаров маленького городка. В высокой башне ратуши начинают хрипеть все колесики курантов, собираясь отбивать полночь — самую тяжкую повинность суток.
По крышам, вместе с кошками, скользит луна, а тысячи звезд превращают Грини в ночное зеркало.
Двенадцать ударов… В основе вечных законов лежит традиция.
Сквозь витражи просачиваются лунные лучики, и по плитам коридора рассыпаются серебряные монетки бликов. Из сумрака возникает безмолвная фигура и входит в луч серебристого света. Во всем, и чертами, и манерами, она походит на человека; однако она не от мира сего. На ней ряса, поножи и колпак, длинная борода придает лицу важность и торжественность. Сей одинокий джентльмен не вызовет у вас страха, если вы столкнетесь с ним.
Однако это — призрак, подлинный призрак, который обитал и будет обитать в Ингершаме, не вмешиваясь в людские драмы.
Он проходит сквозь закрытые двери и каменные стены, ибо субстанция его тонка и таинственна.
Он ровной поступью, больше похожей на скольжение змеи, а не на походку человека, пересекает зал, где Защитник Бедняков обрекал на позорную смерть упрямых роялистов. Он не обращает внимания на жесткие кресла, которые, кажется, вечно продолжают роковое заседание суда.
Он входит в богатый кабинет, где на паркете еще чернеет кровь Чедберна; ему безразлично сие ужасающее свидетельство смерти.
Он минует застекленную кабинку почтенного Дува, даже не склонившись над его драгоценными каллиграфическими шедеврами, а когда проникает в круглую комнату, откуда по миру разлетались обманчивые бабочки фальшивых купюр, то не проявляет ни малейшего любопытства.
Ему безразлично все — ни радости, ни горести человеческие не трогают его.
Каков же смысл бродящего в ночи призрака? И есть ли он, этот смысл?
Отвела ли Безграничная Мудрость, которую равным образом интересует и жизнь ничтожного клеща, и трепет травинки, и гибель целого мира, свою роль призраку?
Встреча с теми, кто умер, относится к странной привилегии, в которой сия Мудрость отказывает живым, а если встреча иногда и происходит, то только по упущению того же самого Божества, не так ли?
Может ли Божество забывать? Носят ли законы абсолютный характер?
Эйнштейновская теория, как кислота, разъела эвклидову безмятежность; поляризация нарушает лучистый кодекс оптики; равенство уровней жидкости в сообщающихся сосудах опровергнуто капиллярами, а ученые мужи, пытаясь скрыть свое невежество, создали из подручных материалов катализ.
Церкви скруглили острые углы божьего законодательства. Из аксиом, сформулированных Богом, человек вывел свои собственные следствия.
В законе ночи могли образоваться трещины, и в них проскользнули призраки.
Мы превратили Природу в истину, обожествили ее — а она кишит миражами и ложью.
— Ба! Слова, одни слова!.. Эх, Шекспир!
Формы или силы, что-то приходит на смену мертвым, но эти формы не подчиняются нашим законам, и вряд ли уравнения помогут нам рассчитать могущество ночных явлений.
Призрак есть.
Он бродит, приходит и уходит.
Поет петух, он исчезает.
Традиция.
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ РАССКАЗЫ
Когда Христос шел по морю
Конечно, ученые, обосновавшиеся в своих обсерваториях, предсказали событие, но Ингрэм был маленьким городком с зачатками промышленности и жалкой коммерцией. Он безмятежно прятался среди безлюдных земель, а про ученых там даже не слышали.
Считайте это введением.
Итак, городок затерялся в далеких землях. К северу от него протекала такая ленивая речка, что даже поговаривали о том, чтобы чуть-чуть углубить ее русло и ускорить течение. Однако Дэвид Стоун считал городок морским портом, потому что в нем имелся покрытый гудроном причал, начинавшийся у порога его конторы и упиравшийся в мелкие воды побережья.
— А это что за облако поднимается позади итальянских тополей? — спросил Снаффи, старик-посыльный.
— Это корабль, — возмутился Дэвид, — парусник. На нем подняли часть парусов, и его тянет буксир. Он идет по морю прямо к нам.
— Ха! Корабль, — осклабился Снаффи. — Корабль направляется с моря в речку Халмар? Ха-ха-ха!
— Почему бы и нет? — яростно заворчал Стоун. — Он идет сюда в окружении чаек.
— Ладно, — согласился Снаффи, — ваша правда… Ничего не могу сказать, но это правда.
— Я вижу высокие реи.
— Это ветви деревьев.
Дэвид Стоун, стоявший во главе жалкого местного торгового заведения, всю жизнь мечтал, что с моря придет корабль и пришвартуется у разваливающегося причала.
Когда с ним говорили о мелководье реки и водоизмещении судов, он с гневом возражал:
— Коли есть вода, корабль может придти.
— Конечно, — кивал Снаффи. — А почему бы ему не придти в корыто для стирки мамаши Эпплби?
Однако в этот вечер он с некоторым беспокойством наблюдал, как медленно росла смутная тень позади тополей.
— Это облако, — зловредно усмехаясь, вдруг вскричал он.
— Действительно, — с отчаянием признал Дэвид Стоун, — но, быть может, завтра это будет корабль, который…
