Мистер Дув помолчал и закончил:
— Вот, собственно говоря, вся история.
Триггс возмутился.
— Послушайте, мистер Дув, вы, несомненно, докопались до истины и узнали, что призрачный слуга оказался обманщиком, который опоил вас вином с наркотиками, и вам приснился ужасный кошмар.
Старец отрицательно покачал головой.
— Увы, мой друг, в вас сидит детектив! Я ничего не нашел. Все, что сказал доктор О’Нейл, было правдой. Я поступил, как разумный человек, следующий закону логики. Запасшись рекомендацией доктора, в тот же день съездил в Дублин, и мне показали труп преступника, еще не брошенный в ров с негашеной известью. Ужасное создание с мордой гориллы и громадными ручищами. Даже мертвый он внушал страх, и служители морга с отвращением отворачивались от него.
— А дом? — с трудом выдавил Триггс.
— И здесь возникло неодолимое препятствие. В ту ужасную ночь молния дотла спалила его.
— Черт подери! — проворчал Триггс.
Мистер Дув допил грог и вновь набил трубку.
— Могу только повторить слова нашего великого Вилли: «…много в мире есть того…»
Предмет разговора был на некоторое время забыт; к нему вернулся Сигма Триггс, хотя в душе поклялся никогда этого не делать.
— Повешенные любят возвращаться на землю, — сказал он, усаживаясь за стол.
Он хотел произнести эти слова ироническим тоном, но не сумел скрыть страха.
Мистер Дув ответил с привычной серьезностью:
— Я считаю себя книголюбом. О! Не столь серьезным, ибо у меня не хватает средств, но у одного лавочника Патерностер Роу я как-то наткнулся на прелюбопытнейший трактат, напечатанный у Ривза и написанный анонимным автором, который подписался как Адельберт с тремя звездочками. Не окажись на его полях ссылок и цитат, я счел бы книжицу гнусной литературной подделкой. Ссылки заслуживали доверия, а примечания казались правдивыми. Приведя множество мрачных примеров о более или менее злостных призраках мучеников, а особенно висельников, автор писал:
«Можно сказать, что жертвы повешения продолжают вести некое подобие жизни, отдавая все силы делу мести лицам, отправившим их на эшафот.
Они являются во сне судьям и полицейским, изловившим их.
Они могут появляться даже днем, когда их жертвы бодрствуют. Многие сошли с ума или предпочли самоубийство, расставшись с наполненной кошмарами жизнью.
Некоторые умерли таинственной смертью, словно их настигла рука из потустороннего мира».
— Ну и ну! — с трудом вымолвил Сигма Триггс.
— Если хотите, я расскажу вам историю судьи, случившуюся в Ливерпуле в 1846 году.
— Приступайте! — храбро согласился Триггс, хотя сердце у него ушло в пятки.
— Итак, вспомним, что писал сей Адельберт с тремя звездочками.
Хармон Крейшенк заслуженно считал себя справедливым и строгим судьей. Верша правосудие, он не знал жалости.
Однажды ему пришлось судить юного Уильяма Бербанка — тот в пьяной драке прикончил приятеля.
Хармон Крейшенк возложил на голову черную шапочку, произнес роковое слово «Виновен» и бесстрастным голосом зачитал приговор:
— Повесить за шею и держать до тех пор, пока не умрет, — и еле шевеля сухими губами, добавил: — Пусть Бог сжалится над вашей заблудшей душой!
Юный Бербанк вперил в него горящий взор: «А над вашей душой Бог никогда не сжалится, клянусь в этом».
Убийца без страха взошел на эшафот, и судья забыл о нем. Но ненадолго. Однажды утром Хармон Крейшенк собирался выйти из дома. Одевался он всегда безупречно и, бросив последний взгляд в зеркало, вдруг увидел качающуюся в глубине зеркала веревку.
Он обернулся, думая, что увидел отражение, но не тут-то было — веревка болталась лишь в зеркале.
На следующий день, в тот же час, он снова увидел веревку, на этот раз с петлей на конце.
Хармон Крейшенк решил, что страдает галлюцинациями, и обратился к известному психиатру, который порекомендовал ему отдых, свежий воздух и физические упражнения.
Две недели все зеркала в доме исправно отражали то, что положено отражать, а затем призрачная веревка появилась вновь. Теперь ее петля лежала на плечах отражения судьи Крейшенка.
Несколько недель спокойствие ничем не нарушалась, затем наступила скорая и ужасная развязка.
Когда Крейшенк посмотрел в зеркало, привычное окружение растворилось в глубине Зазеркалья в густом белом тумане. Затем он увидел узкий тюремный двор с виселицей. Палач завязал осужденному руки за спиной и положил ладонь на рычаг, приводящий движение роковой люк.
Вскрикнув, Крейшенк хотел убежать — в призрачной фигуре палача он узнал Уильяма Бербанка, а в человеке, осужденном на позорную смерть, самого себя. Он не успел сделать ни одного движения. Люк открылся, и двойник провалился в пустоту.
Хармона Крейшенка нашли бездыханным у зеркала, в котором отражался привычный мир. Он был удавлен, и на шее виднелся след пеньковой веревки.
Эбенезер Дув рассказал свои истории прекрасным летним вечером, когда засверкали первые звезды, взошла луна и застрекотали сверчки. И хотя не было ни тумана, ни дождя, ни ветра, Триггс чувствовал себя неуютно.
Мысли о привидениях не покинули его и утром, несмотря на яркое солнце и голубое небо.
День оказался жарким; солнце медленно поднялось в зенит, обжигая небосвод горячим дыханием.
Триггсу не сиделось на месте, и он, тяжело дыша, ходил взад и вперед по громадной гостиной, занимавшей большую часть бельэтажа. Через окна, выходящие в сад, он видел покосившиеся изгороди и ярко-зеленые луга Пелли. Там носились, яростно вскидывая морды, лошади Саррея — они словно не замечали жаркого дыхания лета и вполне могли сойти за сказочных единорогов, окажись у них во лбу витой рог.
По сверкающей воде канала, навстречу солнцу, скользили лодки под парусами.
В саду кудахтали, купаясь в пыли, куры. Триггс повернулся спиной к залитой солнцем пустоши и стал рассматривать площадь, разделенную надвое полосой дымящегося асфальта. Ужасающая жара приковала толстяка Ревинуса к синему порогу его дома. Ратуша золотилась, словно вкуснейший паштет, вынутый из горячей печи, а фасады домов окрасились в винный цвет.
Вдруг Сигма зажмурился от болезненного удара по глазам — его ослепил солнечный лучик, вырвавшийся из глубин «галереи Кобвела».
— Ох уж эта провинция! — пробурчал он, — каждый развлекается, как может… Этот идиот Кобвел только и знает, что пускать зайчики в глаза порядочным людям!
Сигма не подозревал о существовании теории подсознания. А потому его подсознание осталось немым.
Ну что могло быть ужасного в этой детской игре, в этом солнечном зайчике, на мгновение ослепившем его?
