* * *
Я пью «чур», и пью его каждый вечер. Они охраняют меня словно тигры. Я чувствую, что каждую ночь происходит нечто ужасное.
Что? Не знаю, я уже не могу думать, я могу только страдать…
Какая таинственная сила погнала меня снова к восьми крестам?
Когда я собирался удалиться, глаза мои остановились на обломке дерева, торчащего из-под земли рядом с восьмым крестом. Я машинально извлек его. Это была досточка с несколькими коряво написанными словами.
Надпись весьма пострадала, но я смог ее прочесть.
Друг, если не сможешь удрать, здесь будет место твоей могилы. Они уже убили семерых. Я буду восьмым, ибо у меня уже не осталось сил. Я не знаю, что здесь происходит. Это — ужасная тайна. Беги!
Пьер Брюнен.
Пьер Брюнен! Я вспоминаю — так звали моего предшественника. Восемь крестов отмечают могилы помощников сторожей, которые сменили друг друга за восемь лет…
* * *
Я попытался убежать. Я влез на северную стену в месте, где обнаружил несколько неровностей.
Я уже был рядом с железными пиками, когда в нескольких сантиметрах от моей руки разлетелся сначала один, второй, третий камень. Стоя внизу у стены, Величо холодно целился в меня из карабина. Глаза его метали молнии, словно сопровождая металлический гром колоколов, сзывающих на заупокойную мессу.
Я вернулся к крестам. Рядом с могилой Брюнена чернеет свежевырытая яма. Это — моя будущая могила.
Бежать! Лучше страдать от голода и холода на враждебных дорогах, чем умереть в этой тайне и этом ужасе.
Но они охраняют меня, и взгляды их приковывают меня крепче цепей.
* * *
Я сделал открытие. Быть может, в нем мое спасение. Осип прибавляет в «чур» содержимое темного флакона.
Что в нем может быть?..
Я отыскал пузырек!
И влил бесцветное содержимое со сладковатым запахом в их чай…
Я буду действовать сегодня вечером…
Заметят ли они? Сердце мое, бедное мое сердце, как оно бьется!
Они пьют! Они пьют! Солнце вспыхивает у меня в душе.
Осип заснул первым. Величо с невероятным удивлением посмотрел на меня, в его зрачках вспыхнул яростный огонь, его рука потянулась к револьверу, но он не окончил жеста. Сраженный сном, он упал головой на стол.
Я взял ключи Осипа, но, когда открывал тяжелую решетку ворот, сообразил, что дело мое не окончено, что за спиной остается загадка и восемь смертей, за которые надо отомстить. Кроме того, я боялся преследования, ведь сторожа оставались живыми.
Я вернулся, взял револьвер Величо и выстрелил каждому из них за ухо, в ту же точку, где у меня болит маленькая ранка…
Они даже не шелохнулись.
Но Осип перед смертью вздрогнул.
Я остался рядом с трупами и жду разрешения полуночной загадки.
На столе я расставил три чашки, как каждый вечер.
Я прикрыл фуражками их окровавленные затылки. Со стороны окна они выглядят спящими.
Ожидание началось. О, как медленно ползут стрелки к полуночной отметке — страшный час «чура».
Кровь мертвецов по капле стекает на пол с тихим шелестом, словно под весенним ветерком шуршит листва.
Кулик прокричал…
Я улегся на кровать и притворился спящим.
Кулик прокричал еще ближе.
Что-то коснулось стекол.
Тишина…
Дверь тихо распахнулась.
Ужасный трупный запах!
Кто-то скользит к моему ложу.
И вдруг на меня обрушивается невероятная тяжесть.
Острые зубы впиваются в болезненную ранку, и отвратительные губы жадно сосут мою кровь.
Я с воплем сажусь.
Мне отвечает столь же ужасный вопль.
Леденящее душу зрелище. Как у меня хватило сил не лишиться памяти!
Перед моими глазами кошмарное лицо, когда-то появившееся в окне. Два пылающих глаза уставились на меня, а по губам стекает струйка крови. Моей крови.
Я все понял. Герцогиня Ополченская, уроженка таинственных стран, где не подвергают сомнению существование лемуров и вампиров, продолжала свою сучью жизнь, наслаждаясь молодой кровью восьми несчастных сторожей!
Ее удивление длилось ровно секунду. Она бросилась на меня. Ее когтистые руки вцепились мне в шею.
Револьвер выплюнул последние пули, и вампир рухнул на пол, обрызгав стены черной кровью.
* * *
Вот почему, господин следователь, рядом с трупами Величо и Осипа вы найдете останки герцогини Ополченской, умершей восемь лет назад и похороненной на кладбище Сент-Гиттон.
Доброе дело
Норвуд поджал губы. Медленно и методично разорвал газету, которую только что прочел: дождь белых обрывков ливнем обрушился в корзину для мусора.
Журналисты марали бумагу, восхваляя благотворительность Морганов, Рокфеллеров, Карнеги, чтобы наглядней подчеркнуть, что он, Норвуд, король сельскохозяйственных машин, был бессердечным скупцом.
Он ощущал справедливость упреков, ибо не мог припомнить и минуты, когда бы проявил доброту и щедрость, которые только и могут оправдать вызывающее богатство.
Малышом он бил своих ровесников; молодым человеком — крал жалкие сбережения матери; позже вел беспощадную войну за место на головокружительных высотах финансового мира. А теперь его цепкий взгляд предводителя людей и распорядителя золота видел за каждой улыбкой и каждым поклоном ненависть и зависть.
В этот день, неизвестно почему, — быть может, из-за апреля, который белым цветом лег на далекие деревья, или из-за юного солнца, которое бросало отблески на его рабочий стол? — ненависть других причиняла ему особую боль.
— Ну, ладно, — сказал он сам себе, — пора исправляться. Я хочу совершить доброе дело.
Он вспомнил, что накануне старый священнослужитель просил у него денег для обездоленных и печально сказал, услышав его отказ:
— Побойтесь Бога, мистер, однажды он отвернется от вас…
Он нервно позвонил.
— Сколько просителей вы отослали сегодня утром, Карленд?
— Восемьдесят два.
— Пришлите мне восемьдесят третьего.
* * *
— К вам просится старик, называющий себя изобретателем. Хочет предложить новые машины.
— Просите…
Секретарь ввел в кабинет хилого старика в потрепанном рединготе, который прижимал к груди старый портфель из зеленой кожи.
Норвуд немедленно оценил человека, как заранее обреченного на провал неудачника, мечтателя с протянутой рукой, который после каждого поражения спешит укрыться в темном уголке и стереть слезы с изрезанного морщинами лица.
