– У меня только сорокафранковая бумажка, – сказала она. – Придется тебе расплатиться с носильщиками.
Он был готов к такому обороту. Знал, что так и будет. Когда они проходили барьер, люди оборачивались, чтобы взглянуть на Марию, и она улыбалась им. Она помахала рукой тучному, засаленному машинисту, который улыбался ей, стоя на ступеньке паровоза и вытирая руки тряпкой.
– Он мне нравится, – сказала Мария. – Я всех их люблю.
– Да, но не здесь, – сказал Найэл. – Не на платформе.
Его волнение прошло, но сердце продолжало усиленно биться, полное восторга и радости, готовое выскочить из груди. Он рассчитался с носильщиками, щедро дав им на чай из денег Фриды, подозвал такси и отпустил их. Шофер многозначительно взглянул на Марию и уголком рта что-то сказал Найэлу.
– Я совсем забыла французский. Что он сказал? – спросила Мария.
– Если бы ты и помнила французский, – ответил Найэл, – то все равно ничего бы не поняла.
– Он сказал грубость?
– Нет, комплимент.
– Тебе или мне?
– Нам обоим. Он человек разумный. И не лишен проницательности.
Такси отъехало от вокзала и, свернув за угол, резко бросило Марию на руки Найэлу.
Он крепко прижал ее к себе и поцеловал в волосы.
– Ты всегда пахнешь одинаково, – сказал он. – Горчицей.
– Почему горчицей?
– Не знаю. Это не запах. Просто твоя кожа.
Мария взяла его за кисть и сравнила ее со своей.
– Она тоже выросла. Стала чище. И ты перестал грызть ногти. Фрида отучила?
– Никто меня не отучал. Просто у меня пропало желание их грызть.
– Значит, ты счастлив. Люди грызут ногти, только если они несчастны. Ты счастлив?
– Сейчас счастлив. – И Найэл вместо своих ногтей прикусил кончики пальцев Марии.
Мария молчала в его объятиях и смеялась.
– Кто твои друзья? – спросил Найэл.
– У меня их много. По именам не помню.
– А кто в данный момент номер один?
– Первого номера нет. Иначе меня бы не было в Париже.
– Я так и думал, – сказал Найэл.
– Знаешь, что я собираюсь сделать?
– Ты мне писала.
– Я хочу сыграть во всех пьесах Барри. Он мне очень удается.
– Кто это говорит?
– Барри.
Такси снова резко свернуло, Мария поудобнее устроилась в объятиях Найэла и положила ноги ему на колени.
– Дело в том, – сказала она, – что меня все считают бесплотной, большеглазой и болезненной. Интересно, почему.
– Наверное, тебе не случалось лежать с ними так, как ты лежишь сейчас, – предположил Найэл.
– Еще как случалось, – возразила Мария, – время от времени. Беда в том, что я слишком быстро ото всех убегаю. Мне надоедает.
– Надоедает то, что они говорят? Или то, что делают?
– Делают. Что они говорят, я никогда не слушаю.
Найэл закурил сигарету. Непростая задача в его скрюченной позе.
– Это как музыка, – сказал он. – В конце концов, в октаве всего восемь нот.
– Вспомни Элгара
[43], – сказала Мария. – Его вариации «Загадка». А Рахманинов, что он вытворяет с Паганини.
– Ты слишком высоко берешь, – сказал Найэл. – Должно быть, твои приятели чувствуют себя приниженными.
– Пока мне не приходилось выслушивать их жалоб, – сказала Мария. – А куда мы едем?
– В твою гостиницу.
– Я думала, что остановлюсь у вас с Фридой.
– Невозможно. У нас только одна спальня.
– Понятно, – сказала Мария. – Какое убожество.
Она оттолкнула его и стала пудрить нос.
– Почему ты не поехала в турне? – спросил Найэл.
– Жена, – ответила Мария. – Что за радость. К тому же его зубы.
– А что с его зубами?
– В конце концов они его подвели. Ему пришлось вставить протез, и прошлую неделю он провел в частной лечебнице. Я послала несколько лилий.
– Почему не венок?
– Я подумывала о венке.
– Значит, finito?
[44]
– Finito.
Он поднял ее руку за запястье и посмотрел на стрелки часов с браслетом.
– Ну, ты всегда такова, – сказал Найэл. – И нет здесь ничего бесплотного. Он подарил их в знак прощания?
– Нет, – ответила Мария. – Он подарил их в знак благодарности за загадочные вариации.
Когда такси свернуло на Елисейские Поля, Мария быстро выпрямилась, подалась вперед и посмотрела в окно:
– Ах, Найэл, это мы – это ты и я.
Двое детей ждали, чтобы перейти улицу. На мальчике были надеты блуза и берет; девочка была немного постарше и нетерпеливо дергала его за руку, волосы разметались у нее по лицу.
– Ты и я, – повторила Мария. – Мы убежали от Труды. И как я не понимала этого раньше? Лондон для нас не дом. Никогда не будет домом.
– Потому я и приехал в Париж, – сказал Найэл.
Мария отвернулась от окна и взглянула на него. Ее глаза были темны и лишены выражения, как глаза слепого.
– Да, – сказала она. – Но ты приехал не с тем, с кем надо.
Такси круто свернуло вправо и резко остановилось перед гостиницей Марии.
В меблированных комнатах дома, что неподалеку от авеню Нейи, Фрида принимала Папу и Селию. После отдыха на итальянских озерах они возвращались в Англию проездом через Париж. Майорка Папу не привлекла, и он отказался от намерения посетить ее. Зато его воображением внезапно овладели прозрачные воды и высящиеся вдали горы, на которые ему нет надобности взбираться. В долинах черномордые коровы с колокольчиками на шее…
– Но шел дождь, Фрида, шел дождь, – сказал Папа. – С набухшего от влаги неба лились слезы всего мира.
– Чем же вы занимались? – спросила Фрида.
– Играли в bezique, – ответил Папа.
Селия ощутила на себе сочувственный взгляд Фриды и отвела глаза. В квартире Фриды она испытывала странные чувства. Сама не зная почему, она подумала, что это оттого, что квартира очень мала. Всего одна спальня, и халат Найэла висит на двери.
Она попробовала представить Фриду кем-то вроде Труды, кто так же присматривает за Найэлом. Но ничего не вышло. Должно быть, это предрассудки, говорила она себе, если я не возражаю против того, что позволяет себе Мария, то почему должна возражать, когда так поступает Найэл?
