– Кто это? – шепотом спросила Селия.
Ответил женский голос:
– Могу я поговорить с мистером Делейни?
– Он спит, – так же шепотом сказала Селия. – Это его дочь.
– Селия или Мария?
– Селия.
Последовала пауза, и на противоположном конце провода послышался приглушенный разговор. И вдруг, к своему удивлению, Селия услышала чистый мальчишеский голос Найэла.
– Алло, – сказал он. – Это Найэл. Надеюсь, Папа не очень обо мне беспокоился?
– Нет, – ответила Селия. – Он ни о ком не беспокоился.
– Хорошо, – сказал Найэл. – Полагаю, он еще не пришел в себя?
– Нет.
– Ладно. Тогда нам придется позвонить позже.
– Сейчас половина девятого, Найэл. Как твой поезд?
– Я не еду. Я не собираюсь возвращаться в школу. Я остаюсь здесь, с Фридой.
– С кем?
– С Фридой. Ты ее помнишь. Вчера она была на банкете.
– Ах. Ах да. Что значит – остаешься с ней?
– То и значит. Я не вернусь в школу и не приду домой. Через два дня мы уезжаем в Париж. Я позвоню позже. – И он повесил трубку.
Селия не выпускала трубку из руки, пока девушка с коммутатора не спросила: «Номер, пожалуйста». Только тогда она нажала на рычаг. Боже мой, о чем говорил Найэл? Наверное, это шутка. Фрида действительно была на банкете – высокая, приятная женщина с безумным видом, знакомая Папы и Мамы. Но зачем так шутить в половине девятого утра? Папа крепко спал. Теперь Селия могла спокойно оставить его. Она так устала и замерзла, что едва держалась на ногах. Она услышала, как Эдит внизу раздергивает портьеры, и спустилась предупредить, чтобы та не заходила к Марии. Затем поднялась к себе в комнату переодеться. Из зеркала на нее смотрело измученное, пожелтевшее лицо, платье сильно измялось. Как ужасно выглядят утром люди в вечерних платьях.
Что Найэл имел в виду, говоря, что едет в Париж? Она слишком устала для того, чтобы разгадывать загадки, слишком устала, чтобы беспокоиться. Хорошо бы провести день в постели, но Труды нет, значит, это невозможно. Она понадобится Папе, понадобится Марии. К тому же… обещал позвонить студент-медик. Она приняла ванну, позавтракала и, одевшись, снова пошла по коридору в Папину комнату.
Он уже проснулся и, сидя на кровати в халате, ел вареное яйцо. Выглядел он бодрым и подтянутым, словно проспал не пять, а двенадцать часов.
– Привет, моя дорогая, – сказал он. – Мне приснилось несколько совершенно поразительных снов. И во всех них какой-то малый из больницы старался вспороть мне живот кухонным ножом.
Селия села на край кровати.
– Должно быть, я выпил слишком много шампанского, – сказал Папа.
Зазвонил телефон.
– Займись им, дорогая, – попросил Папа, продолжая выбирать ложкой яйцо из скорлупы и макать кусочки тоста в желток.
– Звонит эта особа… Фрида, – сказала Селия, протягивая ему трубку. – Она уже звонила, когда ты спал. Она хочет поговорить с тобой.
Селия и сама не смогла бы объяснить, почему она соскользнула с кровати, подошла к двери, открыла ее и вышла в коридор. Она чувствовала беспокойство и непонятную неловкость. Оставив Папу разговаривать, она пошла посмотреть, не проснулась ли Мария.
Мария сидела на кровати, вокруг нее были разбросаны газеты.
– Ну наконец-то, – сказала она, – я думала, ты никогда не придешь. Все хорошие. А в «Дейли мейл» так просто отличная. Большая заметка, и целиком обо мне. В «Телеграф» еще одна, и тоже обо мне. Только одна рецензия не слишком доброжелательная, но и то главным образом по поводу пьесы, так что неважно. Взгляни, ты должна их прочесть. Садись. Что говорит Папа? Папа их видел? Папа доволен?
– Папа только что проснулся, – сказала Селия. – Он разговаривает по телефону.
– С кем? О чем, о спектакле?
– Нет. С этой женщиной, Фридой. Знаешь, та, которая жила в Париже. Кажется, Найэл сейчас у нее. Я ничего не понимаю.
– Как может Найэл быть у нее? Что ты имеешь в виду? Он, наверное, давно уехал. Его поезд отходит в девять часов.
– Нет, – сказала Селия, – нет. Он еще в Лондоне.
В коридоре загремели раскаты Папиного голоса.
– Мне надо идти, – сказала Селия. – Папа зовет меня.
С сильно бьющимся сердцем она побежала по коридору. Папа еще разговаривал по телефону.
– Проклятье, – кричал он. – Ему только восемнадцать. Повторяю, я не позволю совращать мальчика. В жизни не слышал ничего более чудовищного. Да, конечно, он умен, конечно, способен. Все это я твержу его чертовым учителям уже не один год. Никто меня не слушает. Но если мальчик умен и талантлив, это еще не значит, что я сдам его тебе на руки, чтобы ты совратила его… Париж? Нет, клянусь богом, нет! Мальчик восемнадцати лет! Что значит «голодает»? Я никогда не морил его голодом. Он ест все, что захочет. Боже мой, подумать только, что не кто-нибудь, а ты, один из моих ближайших друзей! И такой удар в спину! Да, да, это изнасилование, совращение и… удар в спину!..
Пылая гневом, он все говорил и говорил, а Селия тем временем стояла на пороге. Наконец он с грохотом бросил трубку.
– Что я тебе говорил? – сказал Папа. – Вот кровь его отца и дала о себе знать. Гнилая французская кровь его отца. Мальчик восемнадцати лет уходит из дома и спит с одной из моих самых старых приятельниц.
Селия в волнении смотрела на него. Она не знала, что сделать, что сказать.
– Я добьюсь, чтобы эту женщину выдворили из Англии, – сказал Папа. – Я не позволю. Ее выдворят из Англии.
– Найэл сказал, что она уезжает в Париж, – заметила Селия, – и он едет с ней.
– В нем говорит его гнилая кровь, – сказал Папа. – Я так и знал. Всегда предвидел что-нибудь подобное. И ведь не кто-нибудь, а Фрида. Пусть это послужит тебе уроком, моя дорогая. Никогда не доверяй ни мужчинам, ни женщинам с карими глазами. Они обязательно подведут. Чудовищно, такого нельзя простить. В «Гаррике» об этом обязательно узнают. Я всем расскажу. Я расскажу всему свету…
В комнату вошла Мария; она зевала и держала руку над головой.
– Вокруг чего такой шум? В чем дело? – спросила она.
– В чем дело? – завопил Папа. – Лучше спроси в ком. В Найэле. В моем приемном сыне. Совращен моей старинной приятельницей. Господи! До чего я дожил. А ты? – И он обвиняющим жестом указал на Марию: – Ты когда пришла? Когда вернулась домой?
– Раньше тебя, – ответила Мария. – В половине первого я уже спала.
– Кто тебя привез?
– Один знакомый из театра.
– Он целовал тебя?
– Папа, я, право, не понимаю…
– Ха! Ты не понимаешь. Мою дочь привозят среди ночи и сваливают в доме, как мешок угля, а моего приемного сына совращают. Прекрасная ночь, скажу я вам. А тут еще один обивает пороги, притворяясь, будто работает в больнице Святого Фомы. Прекрасная ночь для всей семьи Делейни. Ну, что скажете?
