– У меня нет силы воли, – сказал он себе. – Это всегда будет моей бедой. У меня совсем нет воли.
Он немного постоял на Пикадилли, глядя на сверкающие огни, на полог темного неба над головой, на снег – мягкие белые хлопья вновь кружились в воздухе и падали на мокрый тротуар. Я это помню, подумал он, это уже было однажды… Ребенком он стоял на Place de la Concorde
[29], держа за руку Труду… и снег падал… и такси, громко гудя, сворачивали направо, налево – одни направлялись прямо к мосту через Сену, другие к Rue Royale
[30]. Ледяная вода изливалась из ртов бронзовых женских фигур фонтана.
– Вернись, – крикнула Труда Марии. – Вернись.
А Мария чуть было стремглав не бросилась через Place de la Concorde. Она оглянулась и громко рассмеялась. Она была без шапки, и снег засыпал ее волосы…
Но сейчас он на Пикадилли, и по стенам «Лондон-павильона» бежит нескончаемая вереница догоняющих друг друга огней. На голове Эроса небольшая снежная шапка. Так же идет снег. И вдруг она зазвучала в голове, в ушах, во всем существе Найэла. Мелодия. Она не была связана ни с Парижем, ни с Лондоном. Не имела отношения ни к огням, ни к Place de la Concorde, ни к Пикадилли. Просто возникла никем и ничем не рожденная – эхо, отзвук подсознательного.
Если бы под рукой был рояль, я мог бы записать ее, подумал Найэл, но его нет. Все закрыто. Не могу же я ворваться в гостиницу «Пикадилли» или куда-нибудь еще и попросить, нельзя ли мне воспользоваться их роялем.
Он снова принялся бродить по улицам; он все больше замерзал, а мелодия с каждой минутой все громче и настойчивее звучала в его ушах. Его барабанные перепонки лопались от мелодии. Он совсем забыл про Марию. Уже не думал о Марии. И лишь вновь оказавшись на Хеймаркете, перед зданием театра, вспомнил о спектакле. Он посмотрел на часы. Спектакль шел уже два часа. Люди стояли в фойе и курили – наверное, начался второй антракт. В душе Найэла вновь проснулись дурные предчувствия. Если он войдет и встанет рядом с курящими, то, возможно, услышит, как они говорят про Марию что-нибудь ужасное. Необоримая сила повлекла его к театру. На едва гнущихся ногах Найэл подошел к дверям. Он увидел швейцара, который стоял у входа, и, не желая, чтобы его заметили, повернулся к нему спиной. Но было поздно. Швейцар узнал его и пошел к нему навстречу.
– Вас искал ваш отец, – сказал швейцар. – Везде искал. Сейчас он ушел в зал. Начинается третий акт.
– Как идет спектакль? – спросил Найэл, и зубы у него стучали.
– Превосходно, – ответил швейцар. – Публика сидит затаив дыхание. Почему бы вам не пойти к отцу?
– Нет, нет, – сказал Найэл. – Мне и здесь хорошо.
Он снова вышел на улицу, затылком чувствуя, что швейцар наблюдает за ним. Он бродил вокруг театра до без пяти минут одиннадцать, то есть до того времени, когда, по его подсчетам, до окончания спектакля оставалось пять минут. Он подошел к боковому подъезду и остановился. Двери были распахнуты, и издалека, из зала, до него долетел звук аплодисментов. Характер этого звука он никогда не мог определить точно. Аплодисменты всегда казались ему одинаковыми везде, в любом театре – неумолчный, раскалывающий тишину звук, похожий на рев разъяренного зверя. Сколько он помнил себя, они всегда звучали одинаково. Когда-то для Папы и Мамы. Теперь, благодарение богу, для Марии. Неужели, спрашивал он себя, всегда, всю жизнь какая-то часть его существа будет прислушиваться к аплодисментам, а сам он, сознавая свою причастность к ним, чувствуя, что они относятся и к нему, будет, как сейчас, стоять где-то вдалеке… на улице?
Аплодисменты смолкли. Наверное, кто-то подошел к рампе произнести речь, затем публика снова зааплодировала, и наконец оркестр заиграл «Боже, храни короля». Найэл подождал еще немного. И вот на лестнице послышался топот ног, зазвучали голоса, смех, и темный людской поток устремился на улицу.
– Боже мой, опять снег. Мы не найдем такси, – сказал кто-то и тут же натолкнулся на Найэла; какая-то женщина задела его за плечо; машины ровным потоком подъезжали к подъезду; люди торопливо бросались к ним, и Найэл ни разу не услышал, чтобы хоть один из них произнес имя Марии.
– Да, знаю, – прозвучало рядом с ним, – именно так я и думал…
И снова голоса, снова смех. Найэл пошел к центральному входу. Там в ожидании машин стояла целая толпа. Двое мужчин и женщина остановились на самом краю тротуара.
– По-моему, в ней есть своеобразное очарование, но красивой я бы ее не назвала, – сказала женщина. – Посмотрите, это не наша машина? Подождем, пока она подъедет ближе. Я не хочу портить туфли.
Глупая телка, подумал Найэл. Не о Марии ли она говорит? Ей бы крупно повезло, обладай она хоть одной сотой внешности Марии.
Они сели в машину. Они уехали. Если бы Мария умирала у себя в уборной, они бы и глазом не моргнули.
В следующее такси сели двое мужчин. Они были среднего возраста и выглядели очень усталыми и утомленными. Ни один из них не проронил ни слова. Возможно, это были критики.
– Не кажется ли вам, что он заметно постарел? – сказал кто-то.
Интересно, о ком они, подумал Найэл. Впрочем, не важно, во всяком случае не о Марии.
Потоки зрителей покидали театр, как крысы тонущий корабль. И тут его схватила за руку Селия.
– Наконец-то, – сказала она. – Где ты был? Мы решили, что ты нашел такси и уехал домой. Идем скорее. Папа уже пошел.
– Куда? Зачем?
– Как куда? К Марии. В уборную.
– Что случилось? С ней все в порядке?
– Что случилось? Ты что, ничего не видел?
– Нет.
– Ах, это было замечательно. У Марии огромный успех. Я знала, что так и будет. Папу просто не узнать. Идем.
От радостного волнения Селия вся раскраснелась. Она потянула Найэла за рукав. И он пошел следом за ней в уборную Марии. Но там оказалось слишком много народа.
Везде одно и то же. Слишком много народа.
– Пожалуй, я не пойду, – сказал Найэл, – я спущусь и подожду в машине.
– Не порти нам вечер, – сказала Селия. – Уже не о чем беспокоиться. Все в порядке, и Мария так счастлива.
Мария стояла в дверях, там же стояли смеющийся Папа и несколько посетителей. Найэл не знал ни одного из них, да и не хотел ни знать их, ни разговаривать с ними. Единственное, чего он хотел, так это убедиться, что с Марией все в порядке. На ней было нелепое рваное платье – ах да, вспомнил он, так надо по ходу пьесы, – и она улыбалась мужчине, который разговаривал с Папой. Найэл узнал его. Мужчина тоже смеялся. Все смеялись. Все были очень довольны. Папа отвернулся поговорить с кем-то еще, а его недавний собеседник и Мария взглянули друг на друга и рассмеялись. То был смех двоих людей, которых объединяет общая тайна. Людей, стоящих на пороге приключения. Приключение только начинается. Найэл знал это выражение на лице Марии, знал этот взгляд. Прежде он никогда не видел, чтобы Мария так смотрела на кого-нибудь, но он понимал, в чем здесь дело, понимал, что означает этот взгляд и почему она счастлива.
