— Ну, в этом месяце, — сказала Лин, — Хрущев у нас «ряженый коммунист», Советы — «ревизионистский Большой Брат», а все русские композиторы кончились. Избавляешься уже от всех своих Пятых симфоний и всяких там — овских?
Кай покраснел.
— Я ноты никогда не храню. Выучил партитуру наизусть — и избавляюсь.
— Хрена себе, — сказал Сань Ли. — Я и как домой-то дойти не помню.
Воробушек рассмеялся и обрушил на колени Чжу Ли стопку книг. Он попытался перехватить лавину — и вызвал новую.
Старая Кошка обозрела разрушения.
— Вы только поглядите! — сказала она. — «Оплакивая дочь у моря» А-Фаня! Я тридцать лет разыскивала эти стихи.
Чжу Ли выудила стихи из кучи и вручила ей.
— А с тобой-то как? — сказала Лин, смерив Воробушка взглядом. — Только не говори, что ты тоже все учишь наизусть.
— Я — нет… Я предпочитаю, ну, я переписываю неправильное в цзянпу.
Именно так он поступил с ошельмованными произведениями Дебюсси, Шенберга и Бартока. Ноты, записанные цзянпу, с их легко читающимися цифрами, считались отсталыми и зачаточными. Они не вызывали никаких подозрений.
— Но потом, — вмешалась Чжу Ли, — он правда их уничтожает. Жжет их, а пепел оставляет в ведерке.
— Мы с ранних лет оттачиваем это мастерство, — беспечно сказал Профессор. — Как превратить мысль в легкое облачко пыли.
— Мы в этой учебной группе уже месяцами, — перебил Сань Ли, — читаем Шиллера, Гете и Шэнь Цунвэня. Нет, я не жалуюсь. Честно, Профессор, я благодарен, потому что все остальные способы развеяться — хуже некуда. Но, может, пора уже начать читать то, что у нас под носом.
Старая Кошка кашлянула.
— Определенно нет!
— Новая кампания идет, — продолжил он. — Или нас что, так очаровали все эти сто лет в обед, как мертвые немцы, до которых никому и дела нет? — он предъявил всем экземпляр «Пекинского обозревателя». — Почему бы нам, например, не изучить вот это вот помойное ведро за авторством студентов-философов из Пекинского университета?
— Сань Ли, — перебил Профессор, — довольно.
Воробушек заметил, как Чжу Ли изо всех сил вцепилась в свой футляр со скрипкой. Казалось, она хочет уйти — но не может из-за просыпавшихся ей на колени книг.
— Нет уж, давайте разберем это, — упорствовал Сань Ли. Он прочитал вслух:
Всей революционной интеллигенции пришло время идти в бой! Решительно, тщательно, всецело и полностью выкорчуем привидений и чудищ всех до единого. Руководители Пекинского университета кричат об «укреплении власти», но это лишь выводит на чистую воду их истинную суть: саботажников культурной революции. Мы должны вам сказать: пауку не остановить тележного колеса! Мы доведем социалистическую революцию до конца!
— Я б эту девицу на экзамене завалил. «Решительно, тщательно, всецело»? Она что, словарь тут пишет? Но вместо того, чтоб отправить эту студентку на отработку по композиции текста, избивают ректора университета. Я хочу сказать, он же уже мужик старый, а эти детишки его чуть по стенке не размазали. Теперь весь университет под сапогом у хунвейбинов, а этот манифест у нас нынче — глас революции.
— Незачем читать его вслух, — сказала Старая Кошка. — По громкоговорителю можно это послушать когда угодно.
— А студенты консерватории теперь ходят и разбивают скрипки, — хохотнул Сань Ли. — Да кто вообще способен разбить скрипку?
— Молодежь не заблуждается, — сказал Кай. В глазах у него стояло злое и незнакомое отчаяние. — Они говорят, что нам нужно меняться, избавляться от препятствий и подвергать себя решительной чистке. Земельная реформа принесла нам равенство, но прошло десять лет, и вот оно уже ускользает. Очевидно же, что дела в обществе идут скверно.
— Подвергать себя решительной чистке от чего именно? — переспросил Профессор.
— От индивидуализма, от привилегий. От алчности, что разлагает нашу революцию.
— Из членов Политбюро социалистов не вышло, — сказал Сань Ли. — А из нас почему должно?
Послышались нервные смешки, которые, как показалось Воробушку, издавали сами книги.
Кай залился краской и встал.
— Товарищ, — сказал он Старой Кошке, — благодарю вас за гостеприимство. Я более не могу слушать этот разговор. Прошу меня извинить.
Старая Кошка и Лин как раз говорили между собой — и теперь смущенно умолкли. Профессор уставился на него в изумлении.
— Кай, мальчик мой! Присядь, присядь. Да что в тебя вселилось? Сань Ли, я тебе говорил держать язык за зубами или нет?
— Я говорю, что думаю.
Голос Кая был совершенно спокоен.
— Ты никогда в жизни ни за что не сражался, Сань Ли. Ты понятия не имеешь, на что похожа жизнь за пределами Шанхая, и все же смеешь читать нам мораль.
— А тебе-то из консерватории лучше видно?
Вмешалась Лин.
— Сань Ли, замолчи. Кай, сядь. Не стоит принимать все это близко к сердцу. В конце концов, мы ведь именно затем и собираемся — чтобы разойтись во мнениях, так ведь? Ты мне как брат, я понимаю, что ты расстроен, но давай…
Но Кай уже напустился на Профессора.
— Вы меня уже погубили, а теперь ставите под удар всех, кто здесь сидит. Для вас политическая борьба — это только игра. Мне не один год понадобился, чтобы вас раскусить.
В комнате воцарилось молчание.
Наконец Профессор заговорил.
— С каких это пор желание познать себя и стать лучше считается в этой стране предательством? Кай, разве это не должно тебя пугать? Сынок, ты забываешь, что я тоже потерял в революцию всю семью.
Кай вспыхнул. Он вскинул ранец на плечо и вышел из комнаты.
— Воробушек, — сказал Профессор. — Идите с ним. Он очень расстроен. И не хотел сказать того, что сказал…
Воробушек не шелохнулся.
— Я провожу Чжу Ли домой, — сказала Лин. — Вы же рядом с Пекинским шоссе живете? Я тоже.
Какой же спокойной казалась Чжу Ли, подумал Воробушек, как будто это она его сюда привела. А может, и правда оно так было? Что же они наделали?
— Можете поторопиться? — сказала Лин. Ее голос испуганно дрожал.
Воробушек поднялся, пожелал всем хорошего вечера и ушел.
Профессор и Сань Ли, бормоча извинения, ушли вместе, так что остались только Чжу Ли, Старая Кошка и Лин. Никто не говорил ни слова о Кае и о том, что произошло: ссора словно растворилась, будто ничего и не было. Так значит, образованные классы не так-то и отличаются от остальных людей, подумала Чжу Ли. В такие времена все мы полагаемся на молчание.
Лин сказала Чжу Ли, что учится в Шанхайском университете.
— На самом деле, — сказала она, — я занимаюсь утилитаризмом, Мэн-цзы и искусством сложения двустиший, так что вполне отвечаю определению Сань Ли — студент-философ из «помойного ведра».
