— Он за тобой хвостом приехал, Сань Ли.
Смех. Воробушка трясло, он чуял запах собственного пота.
— Да расслабься ты, — нетерпеливо сказала пахнувшая миндалем девушка. — Ты что, правда тот самый великий композитор, про которого Кай все распространяется?
Не успел он ответить, как разговор перешел на какую-то книгу, которой он не читал; он о такой даже не слышал. Упомянули книгу, которую он знал — «Книгу о Великом Единении» Кан Ювэя, — но стоило Воробушку мысленно себя поздравить, как разговор тут же ушел дальше.
Кай, сидевший в углу, молчал. Он был по меньшей мере лет на десять младше, чем все здесь собравшиеся.
— Старая Кошка, что ты принесла? Ты где?
— У тебя на коленках, — отозвалась бабка. — Сань Ли, хоть раз в жизни обрати внимание на то, что у тебя на коленях!
Бабка полезла в тряпичную сумку и вытащила небольшую стопку книг.
— Да так, немного того, немного сего. «О ценности скептицизма»…
— Восхитительно, — промурлыкала пахнувшая миндалем девушка, которую называли Лин.
— Еще Си Ли, «Письма об эстетическом воспитании человека», Шэнь Цунвэнь и что там еще…
Зажгли новую свечу. Лин взяла Си Ли — которым оказался Фридрих Шиллер — и принялась искать место, на котором они остановились на прошлой неделе. Воробушек знал Шиллера только как любимого немецкого поэта Верди, чье стихотворение Брамс использовал в похоронной песне:
И красоте смерть суждена!
Внемли! Рыдают боги и богини,
Ведь канула краса и гибнет совершенство,
Но славна скорби песнь в устах любимых…
— Поторопитесь-ка, — сказал Сань Ли, — шпион сейчас заснет!
— «Береза, ель, тополь становятся прекрасны, — начала Лин, — когда стройно вздымаются ввысь их кроны; дуб же — когда становится согбен; причина этому в том, что последний, будучи предоставлен сам себе, любит согбенное, а первые, напротив, тяготеют к прямому пути… К какому же дереву в первую очередь обратится художник, дабы поместить то в пейзаж? Вне всякого сомнения, к тому, что пользуется своей свободой, что даже с некоторым мужеством отваживается на что-либо, выходит из ряда вон, даже создавая тем в строю прореху и нарушая какой-либо порядок путем своего буйного вмешательства».
Она читала тридцать минут, сорок, и каждое слово было отчетливо. Закрыв книгу, бабка спросила, не возьмет ли она ее и не сделает ли на мимеографе еще одну копию.
— Я уже копирую «Мое образование», и в управлении что-то подозревают. Дайте ее Сань Ли.
Это вызвало общее веселье.
— Да в прошлый раз он все страницы сиропом залил…
— Лин же рыбью косточку нашла, разве нет?
— Куриную.
— Ну нравится мне вас чем-нибудь да подкармливать.
— Вечная Революция за ужином у Сань Ли.
Когда стих смех, а копировать Шиллера так никто и не вызвался, Воробушек подал голос.
— Я возьмусь.
— Ну и ну, — сказала Лин. — Шпик-книгочей! Не зря Кай был так заинтригован.
— К следующей неделе чтоб было готово, — заглушив разрозненные смешки, велела ему Старая Кошка. — И не ешь, когда читаешь.
— И эту тоже возьми, — сказал Сань Ли. — «Дмитрий Шостакович». В переводе с русского. Для нас там слишком много специальных терминов.
Воробушек согласился.
Во тьме диктор по радио повторял знакомые слова: «…подвергнуть критике представителей буржуазии, которые проникли в партийный аппарат, правительство, армию и различные сферы культуры, провести массовую чистку …»
Миска арахиса и банка рисового вина переходили из рук в руки. Господин постарше предложил тост за «Озера вин и леса мяса!», и когда все подняли чашки, единственная свеча погасла. Лин принялась напевать себе под нос песенку, которую Воробушек не узнавал.
— Мальчик мой, — обернувшись к Каю, сказал господин постарше, — я тебя уже несколько недель как не видел. Рояль у меня зарастает пылью, а Лин говорит, ты больше к нам не ходишь.
— Ну почему? Вчера мы с ней виделись, — рассмеялся Кай, — но я завтра зайду, Профессор.
Вино пропитало Воробушку все конечности, и спешно собиравшийся Профессор казался круглым, как парящий воздушный шар. «Некоторых, — орало радио, — мы уже изобличили, но некоторых — напротив! Кое-кто до сих пор пользуется нашим доверием и готовится нами в преемники…»
Профессор, уже нетрезвый, обернулся к Воробушку.
— Товарищ, я столько о вас слышал. Если можно так выразиться, ваш струнный октет — одно из любимейших моих музыкальных произведений. Такая честь наконец-то составить с вами знакомство.
Вокруг них общий разговор разделялся на беседы поменьше. Профессор принялся напевать себе под нос песенку — «Жасмин» — возвратившую Воробушка в чайные его юности. Воробушек поведал, что всю страну обошел, распевая эту самую песню.
— Когда я был молод, — сказал Профессор, — я тоже путешествовал. Меня завербовали в Гоминьдан. К счастью, я сумел ускользнуть и перейти линию фронта к коммунистам. Это был ужас — бои, в смысле. Но мы построили эту страну.
Он помолчал, дважды легонько ткнул Воробушка большим пальцем в колено и сказал:
— Потом я вернулся в родной город на празднование победы — и лишь для того, чтобы узнать, что, когда японцы вошли в город, моя жена пропала. Многих во время нападения переселяли с места на место, сказал я себе. Если богам будет то угодно, я обязательно снова ее найду.
Профессор уехал в Шанхай преподавать в университете историю и западную философию.
— Наши книги полны рассказов о самозванцах, обреченной любви и многолетних разлуках. Знаете классическую песню, «Далеко-далеко», ну да, конечно, знаете. Когда я ее слушаю, то не могу не думать, что моя любимая наконец вернулась. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как я последний раз ее видел, но в моих мыслях она не изменилась.
— Расскажите ему, как я стал жить у вас, — сказал Кай. Голос его прозвучал мягко и — во мгле — неожиданно близко.
— А, — сказал Профессор. — Ну, в шестидесятом я узнал, что у племянника моей жены есть музыкальные способности. Я устроил ему прослушивание в подготовительный класс Шанхайской консерватории…
— Вы сделали все возможное, — сказал Кай.
— Ну, я все-таки храбро сражался в войне. Как я уже сказал, тогда люди ко мне прислушивались. Как бы то ни было, вот так Цзян Кай и прибыл в Шанхай. Одиннадцати лет от роду, было это сразу после Трех горьких лет… Я вам честно скажу, тогда я впервые получил хоть какой-то намек на творившееся там бедствие. У нас в Шанхае, конечно, бывали нехватки, но в сравнении с селом… — Профессор прошелся к окну. — Кай стал жить у меня, и в моем доме вдруг завелась музыка. Я в то время учил Лин, а он везде ходил за ней следом. Они были неразлучны.
