— Он хотел, чтобы я услышал именно то, что вы рассказали, — сказал Воробушек. — Я в этом уверен.
— Был там инженер, которого мы прозвали Гейгером и бывший солдат, Бумажный Пистолет, — он взмахнул рукой, точно эти двое стояли рядом. — А мне дали имя «товарищ Стеклянный Глаз». Быть может, это и есть тот урок, который нам хотела преподать партия: когда речь идет об основных нуждах — о воздухе, воде, еде и крыше над головой, — врач ничем не отличается от блохи, а образованный — от невежды. Так что, выходит, меня таки перевоспитали. Больно уж хорошо я усвоил этот урок.
В ясном свете утра Воробушку было видно, как Кай носит воду на огород и поливает грядки из небольшой емкости.
— А если подумать, то как вам кажется, куда бы мог направиться ваш дядя?
— У Вэня Мечтателя нет никаких удостоверяющих личность документов — а следовательно, у него не так-то много места для маневра, — покачал головой старик. — Он беженец в собственной стране. Я вижу два возможных маршрута: или северный путь Четвертого Мая в пустыню, или за океан, как Да Вэй. Какой бы избрал ваш дядя?
— Никакой. Мою тетю Завиток и Чжу Ли он не оставит.
— Согласен. Куда бы он ни пошел, вы еще получите от него весточку.
— Да, — сказал Воробушек. — Он не в силах удержаться и не водить пером по бумаге.
Старик рассмеялся. На мгновение он как будто испустил свет — а затем свет задрожал и померк.
— Пойдемте, — сказал товарищ Стеклянный Глаз. — Думаю, ваш друг уже оправился от ночных празднеств. Он снова готов играть для нас музыку, а я готов дать ногам отдых, закрыть глаза, преклонить голову и внимательно слушать. Припоминаю вот, что Вэнь Мечтатель всегда начинал свои рассказы с приветствия: «Кань гуань. Дорогой слушатель».
В этот же день, репетируя сонату Прокофьева № 2 для скрипки, Чжу Ли никак не могла перестать думать о своих родителях. Добрались ли Завиток с Большой Матушкой Нож до провинции Ганьсу? Какова вероятность, что отец наткнется на подправленный экземпляр Книги записей? Да такая же, подумала Чжу Ли, так и вероятность того, что ее пригласят играть Прокофьева перед Председателем Мао и жителями деревни Биньпай.
Она была совсем еще ребенком, всего-то шести лет от роду, когда обнаружила подземную библиотеку. Она сидела одна и мерзла на зимнем солнце, как вдруг заметила, как из земли лезет незнакомец. Его голова выросла из почвы, точно он выползал из собственной могилы. Незнакомец повернул к западу, и его длинное мешковатое тело растаяло между деревьев. Чжу Ли стояла и глядела ему вслед. Был ли это беглый заключенный или просто мимохожий чужак? Может статься, то был призрак ее прадеда — Старого Запада.
Чжу Ли пошла посмотреть, в чем дело. Когда завершилась земельная реформа, когда их прописали в мазанке, Чжу Ли исключили из сельской школы. Дочь обесчещенного помещика, решил крестьянский союз, должна изучать букварь полей и уравнения небес. К тому же она уже умела читать и не имела права занимать драгоценное место в классе. Чжу Ли было некуда пойти и не с кем играть, она пыталась держаться в поле рядом с родителями, но лезла под плуг и резала ноги острыми рисовыми стеблями. Когда мать выбилась из сил, то накричала на Чжу Ли, чтобы та шла домой. Та повиновалась, но в мазанке одиночество стало невыносимым.
Чжу Ли решила исследовать место на земле, из которого появился старик. Пригнувшись в тени сучковатого дерева, она разглядела чистый темный камень, а под ним — примятую траву и истершуюся до гладкости ветку: это была дверная ручка. Она подняла крышку люка. Под той обнаружилась веревка с узлами. Чжу Ли была некрупной и даже в объемистом ватнике легко спустилась вниз.
В некотором смысле это потаенное местечко было уютней голой комнаты, в которой жили они с родителями. Оно находилось сразу под землей, как будто кто-то закопал очень большой и очень хорошо сработанный деревянный ящик, вроде грузового контейнера, с гостиной внутри — словно для Старого Запада приготовили загробный мир. Там стояло мягкое кресло, в котором уместились бы и шесть Чжу Ли, импортная керосиновая лампа и полный ящик масла, стопки и стопки книг, а на полу лежал мягкий тканый коврик. Она зажгла одну из ламп и, когда закрывала за собой люк, заметила два музыкальных инструмента — цинь и эрху, хотя тогда она еще не знала, как они называются. Когда она взяла цинь на колени, тот оказался тяжелым и холодным. Он был потрескавшийся и грубый на ощупь, и первое время она просто сидела с ним и таращилась на комнату, которая по сравнению с мазанкой казалась современной и странной. Крошащиеся от старости книги были родом из другого века, в буквальном смысле слова с другого континента, но в тяжелом цине чувствовалась жизнь. Он как будто дышал у нее на коленях, как прадед, которому он, должно быть, прежде принадлежал.
Чжу Ли спускалась под землю почти каждый день, пусть хотя бы на час. Всю зиму она испытывала диапазон пяти изношенных струн циня. Она не знала, как настраивать инструмент, но быстро остановилась на гармонии, что вроде бы устраивала и ее, и струны. Позже она узнала, что классический гуцинь ассоциировался с пожилыми учеными и заумными книгами («Со змеями, консерваторами и революционерами», как выражались ее одноклассники), и в самом деле, цинь Старого Запада заставил ее ощутить себя частью плавучей тьмы. Звуки, которые он издавал, доносились словно из другого мира и походили больше на знаки пунктуации, чем на слова. По ночам Чжу Ли спала, свернувшись рядом с матерью, и томилась по подземной библиотеке. Ей нужно было удостовериться, что инструмент еще дышит. В самом деле, старый цинь как будто был ее более сильным, более храбрым близнецом.
Весна в тот год вступила в свои права поздно, и все фермеры и голодавшие тревожно следили за землей. Мальчик по имени Лю, во всех прочих отношениях человек добрый, увидел, как она появляется из-под земли — точно так же, как она заметила старика. В тот же день контейнер вырыли, а все предметы увезли на телегах. Книги, мягкие ковры и набивное кресло конфисковали как доказательство того, что потомки Старого Запада тянули время и продолжали скрывать свое богатство. Пришли соседи, которых Чжу Ли знала, которые всегда здоровались с ней при встрече и иногда угощали какой-нибудь мелочью, и оклеили мазанку поспешно нацарапанными обличениями, написанными так крупно, что их и с дороги можно было прочитать. Она выучила только горсточку иероглифов, но опознала те, что значили «дочь/девочку» 女 и «небо» 天. Их соединили вместе, чтобы получилось одно слово — «ведьма» 妖 (яо).
Тем вечером в маленькой хижине было очень тихо. Чжу Ли спросила у матери, почему у них на доме написано «ведьма». Мать расчесала ей волосы и сказала, что это ничего не значит, незначительные разногласия с соседями, и вообще, очень странное это слово для чтения. Завиток сделала кое-что впервые — смешала пасту из трав и эвкалиптового масла и втерла смесь Чжу Ли в руки и ноги, нежно массируя руки, ноги, стопы, пальцы и даже пальчики ног. С каждым круговым движением материнских пальцев Чжу Ли словно исчезала — кусочек за кусочком. Ей вспомнились успокаивающее тепло канга и отцовский чемодан — с выцветшей обтяжкой, медными защелками и замочной скважиной размером с ее мизинец. Однажды она попросила ключ от чемодана, но отец сказал, что такого ключа нет.
