После, сняв пластинку с проигрывателя и сунув ее на место в картонный конверт, Лин обнаружила письма. Все письма из Канады и Гонконга.
На следующий день новый директор радиостанции вызвал Лин к себе в кабинет. Он уведомил Лин, что тело ее мужа было обнаружено утром четвертого июня и что его уже кремировали.
— Тело? — переспросила она.
Потолочный вентилятор крутился так медленно, словно электричество в здании сочилось через воронку.
— Вы должны забрать прах из крематория. Вот у меня тут записан адрес. Если в течение трех дней прах не будет востребован, крематорий будет вынужден его утилизировать.
— Как умер мой муж? — спросила она.
Директор уставился на лежавшие перед ним бумаги.
— От инсульта.
Они посмотрели друг на друга. Лин хотелось закрыть глаза, но рассудок ей не позволил.
— А где именно у него случился инсульт?
Директор подвинул бумаги к ней.
— Дома.
Она уставилась на страницу, на строчку, ожидавшую ее подписи, не в силах отреагировать.
— Вообще-то, раз уж вы здесь, — продолжал директор, — у нас есть еще проблема. Ваша дочь зарегистрировалась на сдачу вступительных экзаменов в следующем месяце. К сожалению, поскольку она сравнительно недавно прописана в Пекине, мы столкнулись с некоторыми сложностями. Проверка политической благонадежности, сами понимаете… конечно же, я сделаю все, что могу, чтобы обеспечить ей место.
Он сложил ладони так, будто в них лежало нечто драгоценное.
— Судя по всему, ваш муж поддерживал связь с людьми, питавшими неприязнь к партии. Любые предоставленные вами сведения помогут нам в нашей работе. Некоторым уже предъявлены обвинения, и они задержаны. Это серьезная классовая борьба, и все мы должны внести в нее свой вклад. Партия вас не подведет. Партия понимает, что многие перспективные кадры заблуждались под влиянием горстки действительно опасных злоумышленников. Партия говорит так: кто сознается, того ждет снисхождение, кто будет сопротивляться — того ждет суровая кара.
Больше всего Лин потрясло то, что она даже не злилась. Злость тоже могла рассеяться; но пустота, пришедшая ей на смену, вполне могла оказаться вечной.
— Он уже умер, — сказала она наконец. Когда директор ничего не ответил, она спросила: — Чего вам еще от него надо? Я всю жизнь отдала партии. Всю жизнь. Чего вам еще от меня надо? Мне больше нечего сказать.
Она подняла глаза: выглядел директор пристыженным. Он молчал.
Она взяла ручку и подписалась.
А после того мир снаружи состоял лишь из пересекающихся плоскостей — угол за углом; снять их все, как шкурку с апельсина — и под ними окажется лишь еще такая же, только уже другая плоскость. Целая жизнь осмотрительности и жертв означала, что довериться Лин было некому. В крематории ей выдали картонную урну с прахом — деревянные у них закончились. Возможно, в картонке оказалась бы только еще одна коробка, а в той — еще и еще, и так до бесконечности. Дрожа, она развязала шнурок и подняла крышку. Пепел свалялся вокруг обгорелых кусочков кости, его мягкость и невесомость ее сломили. Она опустила крышку на место, привязала урну к велосипеду и поехала домой.
Все меняется, думала она, быстро крутя педали, словно надеясь убежать от самой себя. Слишком многое она повидала. Да, все еще могло измениться — не для нее, не для Воробушка, но для Ай Мин. Ее сердце было разбито, и с этим ничего уже было не поделать. Но для ее дочери за этой горой была еще другая гора, за этим морем — еще море.
Кода
В голове у меня сотня возможных финалов истории Ай Мин. Быть может, она просто хотела отделаться от прошлого и взяла себе новое имя и новую жизнь. Быть может, она ввязалась во что-то, о чем не могла нам рассказывать. Быть может, ей все-таки вышли боком поддельные бумаги. В последние несколько лет я была просто-таки одержима этим последним шансом — рассказывали о китайских иммигрантах, затерявшихся в лабиринтах миграционных центров; многие прибыли в Китай после демонстраций 1989 года на Тяньаньмэнь и так и не получили надлежащих бумаг. В начале девяностых Соединенные Штаты приняли Акт о защите китайских студентов, предложив ПМЖ тем студентам, кто участвовал в протестах. Однако это предложение действовало, только если они прибыли в Америку в период с 5 июня 1989 года по 11 апреля 1990 года. Ай Мин пересекла американскую границу в мае девяносто первого. Десять лет спустя, в две тысячи первом, когда задерживать на границах стали всех подряд, в ходе этих крутых мер всплыли и те, кто некогда не получил бумаг.
Порой в Ванкувере я навещаю квартиру, где мы жили с мамой и отцом. Я воображаю себе, что мы с Ай Мин встретимся там при самом невероятном стечении обстоятельств. Улица все та же, и дома практически не изменились. Порой человеческие жизни вновь сходятся вместе, порой им только и нужно, что место для встречи, везение, вера. Много лет назад Ай Мин мне рассказала, что ее мать долго еще стояла на перекрестке Мусиди, ждала Воробушка, вспоминала — еще долго после того, как его жизнь оборвалась.
20 июня 2016 года. В Шанхае у окна, рядом с которым стоял со скрипкой профессор Лю, горели две лампы. Его большие седые брови приводили мне на ум подснежники. Пианистка, госпожа Ван, в полуночно-синем шелковом платье, сидела за роялем, готовая начать.
Рядом со мной дочь профессора Лю, наш звукорежиссер, напряженно смотрела в экран ноутбука. Она стянула наушники, потерла лоб, снова их надела и на шанхайском наречии попросила начать саунд-чек. Музыканты сыграли вступление к Четвертой сонате Баха до-минор.
В комнате было человек тридцать — в основном музыканты и композиторы, кое-кто из которых знал Воробушка не один десяток лет назад. В первом ряду Ивэнь прижимала к себе дочь. Слева от нее сидела двоюродная бабушка Ай Мин, Старая Кошка.
Комната замерла. Профессор Лю вскинул скрипку. Соната Воробушка для скрипки и фортепиано, посвященная моему отцу, началась.
Сперва скрипка играла соло — медленно расходившийся нотный шов. Когда вступил рояль, я увидела человека, нарезавшего размеренные, изящные круги, увидела, как он ищет ускользающий от него центр, прекрасную сердцевину, что обещала конец скорбям, легкость свободы. Рояль выступил на первый план, и скрипка взмыла вверх — идущий по комнате мужчина и плачущая, взбирающаяся по лестнице девушка; они играли так, точно одно могло слиться с другим, точно они могли успеть вовремя и искупить все одним-единственным, все перекрывающим мгновением. И даже когда они играли одни и те же ноты, рояль и скрипка неизменно держались порознь, их манили разные жизни и разные времена. И все же и в своей раздельности, и в тишине они таили в себе друг друга. Когда-то давно Ай Мин переписала для меня стихотворение:
Мы тайно доверили друг другу
в тихом полночном мире,
Что желаем расти вместе на земле,
две ветви одного дерева.
Земля пребудет, небеса пребудут,
хоть обоим и настанет конец.
Волны звука плыли по экрану компьютера, все возвращающиеся, но вместе с тем непредсказуемые, повторяющиеся — но всякий раз новые. Я увидела, что Старая Кошка кивает. Шторы на окне все шевелились.
