Возможно, и существует множество «я» и множество жизней, но это не делает ни одну из версий ложной. Я в это не верю. Будь он жив, я бы так ему и сказала.
Я знаю, что всю жизнь изо всех сил старалась простить отца. Теперь же, становясь старше, я больше всего на свете хотела бы, чтобы он сам сумел тогда простить себя. В конце концов, я убеждена, что эти страницы и Книга записей вновь возвращают нас к извечному желанию: понимать время, в котором живем. Вести записи, которые должно вести, и, наконец отпустить их. Вот что я сказала бы своему отцу. Что надо верить, что кто-нибудь когда-нибудь все запишет.
2
Понедельник и вторник слиплись для Воробушка в один бесконечный день.
Выработка упала почти до нуля, Старый Би и госпожа Лю места себе не находили, а Дао-жэнь точно раздирала радиоприемники на части вместо того, чтобы собирать, но Воробушек был рад, что можно отвлечься на работу, и даже умудрился превысить дневную норму. Музыка соединяла все его движения, скользила меж его мыслей, как простиравшаяся во все стороны лестница, пока сам он не стал одним лишь звуком. Вокруг него продолжались разговоры: сбившиеся воедино правда и слухи. Кто-то сказал, что Народно-освободительная армия замышляет путч. Госпожа Лю сообщила, что милиция арестовала дюжину членов Железной Кавалерии, которая переименовалась в Летучих Тигров. Старый Би сказал, что высокопоставленных армейских генералов поперли с постов и что нынче вечером в Пекин введут свежие батальоны НОА.
— Завтра, — сказала госпожа Лю.
— Да никогда, — сказала Фань.
Тем временем на площадь гонконгские предприниматели пожертвовали сотни новехоньких палаток, а студенты возвели статую — Богиню демократии. Прошлой ночью открыли новый форум — «Университет демократии на Тяньаньмэнь».
В среду Фань не вышла на смену.
К четвергу жара была уже под сорок градусов, и провода в руках у Воробушка шевелились, словно живые. По «Радио Пекина» высокопоставленный член исполкома говорил, что студенты «славные, чистые и добросердечные» и не представляют проблемы. Проблему представляли рабочие — в частности, лидеры независимого профсоюза, которые сформировали раковую клетку из «отбросов общества».
Но куда же делась Фань?
В пятницу Старый Би пришел с опозданием. Его обычно чистые и аккуратные волосы намокли от пота, и ему пришлось выкурить три сигареты «Большие парадные ворота» подряд, прежде чем он сумел рассказать, что случилось. Старый Би обрисовал толпы перед зданием госбезопасности на улице Цзянмэнь.
— Всю неделю хватали народ, — сказал он. — Так что я пошел туда выяснить, что с Фань. А эти сволочи меня спрашивают, зачем это я ищу контрреволюционерку! Политическую преступницу! «Беги домой, — они мне говорят, — пока мы и тебя не взяли». «Ах вот как? — я им говорю. — А за что же?» «Товарищ, вы нарушаете закон военного времени». «Да пошли вы на хрен», — я им на это. «Вы нарушаете Конституцию!» — Старый Би достал еще сигарету. — Но я ж, идиот, был в рубашке с удостоверением. Они все записали.
Госпожа Лю выхватила сигарету у Старого Би изо рта.
— Не стоило вам туда одному ходить! Вы совершенно собой не владеете.
Воробушек налил ему чаю.
— Завтра я снова туда пойду, — сказал Старый Би, отбирая сигарету обратно. — Всех не заарестуют.
Той же ночью Воробушек позвонил в Холодную Канаву. Большая Матушка запыхалась, пока бежала к соседскому телефону. Отдышавшись, она сообщила ему, что студенческие протесты распространились на Шэньчжэнь и Гуанчжоу. Когда он спросил, участвует ли она в них, Большая Матушка проорала: «Дэн Сяопин и все эти старые пекинские грабли должны уйти в отставку! Все это старичье — у них как будто одни мозги на всех!»
За спиной у Воробушка владелица телефона, госпожа Сунь, курила и притворялась, будто читает «Жэньминь жибао». Ее дети сновали вокруг нее, точно разлетающиеся искры.
На том конце линии Большая Матушка примолкла, и Воробушек решил, что она уже договорила.
Он уже прощался, когда Большая Матушка перебила его, чтобы сообщить — у нее есть новости. На прошлой неделе пришло письмо от тетушки Завитка и Вэня Мечтателя.
— Мам, — сказал он.
— Не перебивай! — заорала она. А затем, вздохнув: — Старею я. Теряю нить мысли.
Теперь же Большая Матушка пересказывала ему целые годы, спеша, будто бежала по узкому лучу. Еще в 1977-м Вэня чуть было снова не взяли. Если бы не его друг, киномеханик Бан, им было бы не уйти. Они перебрались подальше вглубь страны. В прошлом году до них наконец-то дошли сведения, что прошения Большой Матушки удовлетворили: в ходе начатых Ху Яобаном реформ обвинения с Вэня Мечтателя были сняты, и он больше не считался преступником. «Всего-то десять лет на это ушло», — горько сказала Большая Матушка. Завиток и Вэнь возвращались домой. В письме Завиток сообщала, что они уже прошли Внутреннюю Монголию и добрались до Ланьчжоу. Проведя почти двадцать лет в пустынях, они хотели повидать море и собирались остановиться в Пекине, прежде чем ехать дальше, в Шанхай и в Холодную Канаву. Большая Матушка уже дала им адрес Воробушка, хотя до вручения им официальных бумаг оставалось еще несколько месяцев. Пускай Воробушек ждет их зимой.
— Ты Завитка-то хоть узнаешь? — спросила мать.
— Всегда, — сказал Воробушек и переложил трубку к другому уху. — А они… все знают, что случилось?
Он испугался было, что непреднамеренно спихнул мать с луча равновесия, и она свалилась и канула в тишину. Но голос Большой Матушки, когда раздался вновь, был тверд.
— Она знает. Они оба знают.
На линию прорвались слабые отзвуки чужих разговоров — и тут же исчезли.
— Сын мой, ты что, писал музыку?
Воробушек, удивленный вопросом, честно ответил:
— Да.
— Ну и какую же?
— Сонату для скрипки и фортепиано.
Ему хотелось рассказать матери о совершенно другой записи, о шести сонатах Баха для той же пары инструментов. Всю свою жизнь Бах то и дело возвращался к этим шести сочинениям, шлифуя их и редактируя, переписывая раз за разом. Они были почти невыносимо прекрасны, словно композитор пытался понять, сколько выдержат эти простейшие из сонатных форм — экспозиция, развитие, реприза, и как можно уловить и удержать свободу и жизнь.
Голос матери звучал до абсурдного близко.
— И как ты ее назвал? Надеюсь, не просто номер поставил.
Воробушек улыбнулся в трубку. Он заметил, как госпожа Сунь пристально глядит на потолок — на необыкновенно крупного паука.
— Я назвал ее «Солнце над Народной площадью».
— Вот как?
Она рассмеялась, звучным, круглым смехом. Воробушек не смог не рассмеяться в ответ.
— Вот так, да.
— Придумаешь, как сыграть ее для Завитка и Вэня Мечтателя?
— Конечно.
