По мосту Мусиди проехать было невозможно: перекресток заполонили велосипеды, автобусы с проколотыми колесами, обгоревшие диваны, кричащие люди и груды дров. Когда Ай Мин наконец перебралась на ту сторону, то заметила битое стекло, резко отклонилась с курса и чуть не столкнулась с мопедом. «Извиняюсь, извиняюсь!» — мотоциклисты порхнули куда-то назад. Передняя шина ее велосипеда издала грустный присвист — и спустилась. Ай Мин спешилась и повела велосипед рядом с собой. От скрежета колес по бетону сводило зубы. Не видя от слез ничего перед собой, Ай Мин пристегнула идиотский, бесполезный велосипед — прощения которому не было! — к дереву, сняла с него сумку с одеждой и пошла дальше. Она была вся в поту. Подошел автобус, и Ай Мин села было в него, но автобус почти тут же остановился. Все пассажиры, и она в том числе, высыпались наружу: подошла армия.
Военные грузовики — докуда хватало глаз.
Ай Мин пошла к ним. Слезы, смятение, истерики. Грузовики были окружены народом.
— Братья солдаты! — кричал какой-то старик, хромавший перед Ай Мин. В синей заводской одежде не по размеру он был похож на обмелевшую реку. — Не становитесь позором народа! Вы сыновья Китая. Вы, кто должен был бы ценой своих жизней защищать этих студентов! Как вы можете вступать в наш город с ружьями и пулями? Где же ваша сознательность?
Некоторые офицеры попытались перекрыть голосом шум; по их словам, единственной их задачей было поддерживать мир. Все истерично пытались перекричать друг друга.
Древняя старуха решила лечь прямо на дорогу, перед грузовиками.
— И у кого это вы собрались улицы отбивать, а? — хрипло произнесла она. — Я не мятежница! Я тут жила, когда ваши прадеды еще под стол пешком ходили!
Мужчина в заводской одежде, который нес двенадцать завернутых в отдельные бумажки кексиков, принялся кидаться ими не глядя в борта грузовиков.
— Моя дочь на площади, — говорил он. — Единственное мое дитя. Взываю к вашему мужеству! Взываю, взываю…
Ай Мин нигде не видела Ивэнь — тут было в тысячу раз многолюднее, чем на Тяньаньмэнь. Она прижала к груди сумку с одеждой и так и стояла среди безумия — мучаясь от голода и жажды, дрожа от страха, стыдясь, что ослушалась отца. Какой-то солдат — ее ровесник — глядел на нее с осязаемым вожделением. Как я тут оказалась? — подумала Ай Мин. Это моя родина, это ее столица, но в Пекине мне не место. Где же Ивэнь? Если б я только нашла Ивэнь, я бы знала, что мне делать.
Минул полдень, но толпы все прибывали. Некоторые солдаты слезли с грузовиков и пристыженно стояли на дороге. Кто-то явно был потрясен, кто-то злился, кто-то плакал.
На пятом этаже завода все места были пусты. Воробушек сел на свое место, наслаждаясь абсолютной тишиной. Впервые за многие дни он испытал мир, и тишина у него внутри почувствовала себя свободной — сидела на столе, не в клетке, точно ручная птица. Несмотря на пустоту, чувство было такое, словно сослуживцы оставили по себе отпечатки: каждое рабочее место явно кому-то принадлежало. Быть может, через секунду вновь войдут Дао-жэнь, Старый Би и Фань, и растворится уже сам Воробушек, словно он всегда был наваждением. Свобода исхода его успокоила, он опустил голову на руки и уснул крепким мирным сном.
Когда Ай Мин наконец отыскала Ивэнь, сидевшую, прижавшись к двум другим девушкам, было уже почти десять вечера. Одну девушку звали Лили, другую — Фае. Они прильнули друг к другу и казались одним трехголовым телом. Отец Ивэнь заявил ей, что, пока она не перестанет участвовать в студенческих демонстрациях, дома ей не рады. Все это время Ивэнь ночевала в комнате Фае в общежитии.
Узнав, что все трое участвовали в голодовке, которую нынче днем официально объявили оконченной, Ай Мин уломала их пойти в ближайшую лапшичную.
Лапшу продавала заспанная женщина с сильным северо-восточным акцентом.
— Уберите деньги, — сказала она Ай Мин, когда остальные отплыли за столик. — Нет, нет, я серьезно говорю. Мне нечего вам дать, деточки, кроме этой лапши. Лапша хорошая, но мир она не изменит.
Ай Мин, смущаясь, ее поблагодарила.
— А на кого ты учишься? — спросила продавщица.
Ай Мин взглянула в ее морщинистое, полное надежды лицо.
— Я учу… э-ээ… историю Китая.
Женщина по-птичьи откинула голову назад.
— И какой с нее толк? Ну, зато ты, по крайней мере, знаешь, как мое поколение мотало туда-сюда при кампаниях Председателя Мао. Наши жизни все пошли псу под хвост… На вас мы возлагаем все надежды.
— А остальные девочки учатся на математиков, — заново попыталась Ай Мин.
— Вот этого-то нам и надо! — сказала продавщица, с силой стукнув палочками по железной кастрюльке. — Настоящие цифры. Как нам без настоящих цифр поправлять экономику, строить планы, понимать, что нам нужно? Барышня, не хочу никого обидеть, но тебе бы правда тоже задуматься о математике.
— Задумаюсь.
Она отнесла лапшу к ним за столик. Девушки смотрели настороженно, но при виде еды смягчились.
— Что вы теперь будете делать? — спросила Ай Мин.
Лили заглотила полный рот лапши.
— А что нам остается? В университет возвращаться я боюсь. Может, это ловушка, и они только ждут, чтобы там нас и арестовать. В семьдесят седьмом Вэй Цзиншэн получил семнадцать лет в одиночке за то, что всего-то один плакат написал.
— Нельзя отдавать им площадь! — Голос Ивэнь, казалось, исходил от пластмассовой столешницы. — Надо тут их остановить, на улицах, придется нам драться с военными. Мы не можем их пропустить.
— Площадь — наш штаб, — сказала Лили. — Потеряем площадь — потеряем все. Все. Ты хоть знаешь, что они сделали с протестующими в семьдесят седьмом? Это-то меня и пугает. Никто уже не помнит.
По сравнению со стульями столик был низкий, и все они вынуждены были податься друг к другу, точно заговор замышляли. Лили, Фае и Ивэнь все не умолкали, пересыпая речь военными терминами. Как они вообще могли говорить о том, чтобы дать армии бой? Ай Мин поймала себя на том, что ее мысли от нервов постоянно разбегаются; если она их не слушает, то и соучастницей считаться не будет. Ивэнь взяла ее за руку и так стиснула, что у Ай Мин от боли искры из глаз посыпались. По громкоговорителям в очередной раз запустили скрипучее объявление о введении военного положения: «В соответствии со статьей 89, пунктом 16 Конституции Китайской Народной Республики…» По улице прокатились волны шума: «Долой Ли Пэна! Долой Ли Пэна!» Но голос настойчиво полз из репродуктора: «В условиях военного положения запрещаются демонстрации, студенческие забастовки, забастовки на предприятиях…»
— Придется нам спать тут на дороге, прямо перед грузовиками, — сказала Фае. У нее были сонные глаза и скромный, безобидный подбородок, отчего ее слова прозвучали еще более шокирующе. — Мне плевать уже, что со мной будет. Плевать. Как будто у нас и без того есть будущее.
— Я так устала, — сказала Ивэнь. — Скажите, правда же, как будто целая вечность уже прошла с тех пор, как умер Ху Яобан и мы все несли цветы на площадь? Это двадцать второго апреля было. Мы всего-то хотели принести к Дому народных собраний венок. С этого все и началось, ведь так? А сегодня какое число? Двадцатое мая. Всего четыре недели с похорон прошло.
