Он нерешительно назвал ее «Солнце над Народной площадью» — по аналогии с романом Дин Лин о революционном Китае, «Солнце над рекой Сангам». Но площадь эта, по замыслу Воробушка, была вовсе не Тяньаньмэнь 1989 года. Вместо этого она была сразу множеством мест за всю его жизнь: площадь Тяньаньмэнь, по которой он гулял в 1950-м с Большой Матушкой Нож. Народная площадь в Шанхае. Квадратные внутренние дворики дома в переулке, ноты Чжу Ли, портреты Председателя Мао, кровать, которую он делил с Лин, квадратные конверты от пластинок, которые он сжег, рамы радиоприемников, которые он собирал каждый день. Философы древности верили в квадратную землю и круглое (или яйцеобразное) небо. Голова круглая, а ступни — квадратные. Гробницы — квадратные. Но что могло заставить нечто сменить форму, расшириться или преобразиться? Разве не были работы Баха, складные зеркальца, фуги и каноны, и круглыми, и квадратными разом? Что, если задуманную им музыку невозможно написать? Что, если она не должна быть закончена? Эти вопросы сбивали его с толку — он знал, что родом они из той, другой жизни у него внутри.
В дверях появилась Ай Мин.
— Пап, ты пишешь?
Он отложил карандаш. На ней была незнакомая одежда — платье, должно быть, перекочевавшее к ней от соседки, — и Ай Мин в ней казалась взрослее, больше похожей на городскую девушку с севера.
— Ивэнь меня попросила принести на Тяньаньмэнь сколько-нибудь одеял, — сказала она. — Соседи что-то дают, но ей одной все не утащить. Мама мне поможет. Хочешь с нами?
Ай Мин казалась тоненькой и чуточку неестественно веселой. За последние несколько недель она ни словом не обмолвилась о Канаде.
Была уже почти полночь. Воробушек сказал да. Да, конечно, он пойдет с ними. Быть может, сегодня он им обеим и скажет, что уезжает в Гонконг. Он совсем ненадолго уедет; они и не заметят, как он вернется. Он не бросит свою жизнь, но найдет новое начало, которое будет включать в себя и их.
На улице Лин грузила одеяла на велосипеды и привязывала их бечевкой. Каждое ее движение было размеренным и точным. Он всегда в ней это любил.
— Ты писал музыку, — сказала она.
— Новую сонату. Она почти готова.
— Я рада, Воробушек. — Ее лицо было настороженно — но все же, полное любопытства, открытое к нему.
Ему хотелось сказать ей, что привязанность — к другому человеку, к прошлому — меняется от мига к мигу. Вновь придя в движение, его собственная жизнь наконец-то становилась ясна. Но Лин знает, подумал он, конечно же, она уже это знала. Столько людей отправили в лагеря, как Папашу Лютню, забрали, как Вэня и Завитка, выслали в отдаленные провинции, как Лин и Большую Матушку; стольких лишили элементарной свободы — права растить своих детей.
Они тронулись, с Ай Мин во главе процессии, маневрируя по лабиринту улочек, что шли параллельно Чанъаньцзе. Перед Воробушком вились по ветру волосы Лин. Движения ее были сильные и грациозные, и миндальный запах ее кожи словно уплывал назад и вновь держал его под своей властью, следуя за ней, Воробушек как будто шел вверх по лестнице.
Даже сейчас, глубокой ночью, повсюду были люди. Транспаранты гласили одно и то же: «Председателя Дэн Сяопина — в отставку!» Воробушек поехал быстрее. Теперь он был вровень с женой и дочерью, и они втиснулись в десятки тысяч тех, кто днем и ночью был вокруг площади Тяньаньмэнь.
Они спешились и повели велосипеды рядом с собой; Ай Мин указывала путь. На площади ее узнал студент-распорядитель с поразительно длинными руками и подошел помочь. Когда они приблизились к забастовщикам, Воробушек развязал бечевку и уже собрался было нести одеяла внутрь, но тут длиннорукий студент его остановил.
— Только студенты, — резко произнес он. — Без посторонних.
Ай Мин убежала вперед. В свете фонарей Воробушек видел, как тускло сияет ее силуэт. Она разговаривала с высокой, бледной девушкой с очень короткой стрижкой — соседской дочкой, Ивэнь. Девушка выглядела отчаянно худой. Некоторые голодающие крепко спали, несколько парней негромко пели, от лагеря несло мусором и мочой. Мимо спешили врачи и медсестры в халатах и голубых джинсах. Одна из медсестер прилегла на столе. «Тихо вы, — громко прошептала другая, — люди перевести дух пытаются, не видите, что ли!»
Подбежал жилистый старичок в синей форме. Весело и восторженно он объявил, что новый независимый профсоюз официально призвал к недельной общегородской забастовке. Воробушек был ошарашен, но остальные вроде бы никак на это не отреагировали. Лин тоже потеряла дар речи. Она шепнула ему:
— Как они на это осмелились? Как мы на это осмелились?
Через несколько минут прибежала какая-то девушка и сказала, что генсек Чжао Цзыян и премьер Ли Пэн направляются в штаб голодовки. В палатке тут же развивали бурную деятельность, а затем все цепенело вновь, пока новости то и дело прибывали, производили фурор, сыпались градом, испарялись — и под конец иссякли. Ай Мин обняла соседскую дочку, и так они простояли несколько секунд — закрыв глаза, раскачиваясь из стороны в сторону и горько плача. Вошла пожилая женщина — она принесла от горожан воду, но при этом жевала пончик, и охранник зашипел ей: «Нельзя с едой! Нельзя сюда с едой!» — и старушка, побледнев от стыда, развернулась и убежала.
Лин попыталась вмешаться:
— Она просто гражданка, которая только хочет помочь!
— Нельзя с едой! — заорал студент.
— Тихо вы! — вскрикнула дремавшая медсестра. — Тихо, пожалуйста!
Появилась Ай Мин, не скрывавшая своих слез, и вместе они протолкались с велосипедами через рассеивавшуюся толпу. Было уже поздно, и они проголодались, так что Лин повела их в «Товарища варвара». Кухня была еще открыта, хотя в меню было не все; официантка сказала, что владелец регулярно посылает еду на площадь, чтобы поддержать студентов-распорядителей и волонтеров. Они поужинали в молчании, и наконец Воробушек сказал:
— Ай Мин, ты должна последить за своим здоровьем.
Дочь сидела, уставившись в тарелку. Дорожки высохших слез оставили на лице белые следы.
— А ты сам, пап? — отозвалась она. — Ты за неделю постарел за десять лет.
Лин вздохнула.
— Хватит вам. Давайте все ешьте.
Когда они вновь вышли наружу, по улицам таскали колонки, хоть и было уже три часа ночи. Опять отовсюду собралось полно народу, поскольку студенческий вещательный центр повторял новости: генсек Чжао Цзыян таки действительно прибыл, и премьер Ли Пэн тоже, и они встречаются с представителями голодающих. Они были самыми высокопоставленными руководителями в стране после Дэн Сяопина. Воробушек так вымотался, что туфли его словно приклеились к бетону. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем из репродукторов закапал перемежавшийся белым шумом голос. Было уже четыре утра. Звук был плохой, слова съедались. Генсек Чжао раз за разом прочищал горло и начинал заново.
Первыми четко прозвучавшими словами были такие:
— Студенты, мы пришли слишком поздно.
