— Карета подана, пан Камински, — прогорланил он на весь лестничный пролет.
Янкель уже минут десять стоял в коридоре, дожидаясь Рахель, которая, как всегда, запаздывала.
— Ты, кажется, нервничаешь, — сказала она с усмешкой, появившись наконец в коридоре, — что так?
— Я нервничаю? — ответил Янкель, провожая ее к пролетке. — Почему я должен нервничать? Я никого не жду.
— Я знаю, что ты никого не ждешь, — ответила Рахель, которая, конечно же, знала больше, чем он сам, — но что это тебе взбрело в голову, чтобы я сопровождала тебя? Я должна помочь тебе в чем-то? В чем же?
— Когда я еду на вокзал, — смутившись, ответил Патриарх, чувствуя, что жена насмехается над ним, — я не хочу быть один. Мной овладевает тоска. Ничто так не угнетает меня, как железная дорога.
— Я тоже не переношу железную дорогу, мой дорогой муж, — продолжала Рахель свою коварную игру, — но почему тогда ты покупаешь свои сигары исключительно на вокзале, к тому же — на Силезском? Мрачнее этого нет, кажется, ничего на свете!
Кучер никак не мог взять в толк, почему столько разговоров об этом вокзале. Он развернулся в сторону седоков и выдал со свойственной ему прямолинейностью:
— Мне, конечно, нет до этого никакого дела, почтенная мадам, но все знают, что ваш муж едет на вокзал не за ящиком сигар, а за своим сыном.
— Вези меня куда тебе велено, — сердито оборвал его Янкель, — и думай лучше о своей выгоде!
Грубый окрик вельможного седока Печинского ничуть не испугал, и он продолжил задираться:
— Этот парень, пан Камински, приезжает из Вены, и его папашка лопается от нетерпения скорее увидеть его.
— А тебе, хам, следует помалкивать!
— Старика мучит совесть, — не унимался возница, — потому что он его отверг и предал.
— Заткнись или я выбью тебе все зубы!
— Этого юношу, пана Хершеле, старик продал оптом вместе с остальными десятью сыновьями, — в том же тоне продолжал Печинский, — или то, что я говорю, не так?
— Я изобью тебя до смерти, ты, сучье вымя! И прямо сейчас же, здесь, посреди этой улицы!
— Слишком жадный он был, чтобы уплатить выкуп. Он отдал их на растерзание русскому, который загнал парней в Сибирь. На свинцовые рудники Верхоянска.
— Ты говоришь правду, клоп вонючий. Да, я собственноручно надрал ему задницу за то, что этот сопляк вместо учебы решил податься в революцию. А с тебя я живьем спущу шкуру, если ты посмеешь вымолвить еще хоть слово!
— Уймись, Янкель, — вмешалась наконец Рахель, видя, как ее вельможный супруг вот-вот от злости лишится рассудка, — твой Хершеле, между прочим, за это время выучился на доктора в Венском университете. Теперь он врач, и он умнее нас с тобой. Ты не узнаешь его!
— Откуда тебе знать, кого узнаю я и кого — нет? И вообще, почему тебе известно больше, чем мне, и кем он стал, и что он умней, чем…
— Потому что я владею собой и не ору, как ты. Поэтому мне говорят такое, чего тебе никогда не скажут.
— Лучшего мира ему захотелось, — не успокаивался Янкель. — Вот мы его и получили. Большевики стоят у Буга — двести верст отсюда.
— До Варшавы они не дойдут, Янкель.
— Эти дойдут до Гонолулу, говорю я тебе. Они осчастливят весь мир, и мои бывшие сыновья, ты слышишь — бывшие, — акцентировал он, — маршируют в первых рядах!
— Твой любимый сынок спокойно сидит в Вене и пережидает войну. У него — красавица-жена, штиблеты на ногах и диплом врача в кармане.
— И что же делает этот недоумок? Едет в Варшаву, чтобы даровать нам коммунизм? Гром и молнии на его голову!
— Не бери греха на душу, Янкель. Через десять минут он появится, и ты станешь мягким, как перезревшая груша.
Старик готов был продолжить свое брюзжание, но они уже подкатили к вокзалу.
— Вас подождать, пан Камински, или вы потащите сигары домой сами? — как ни в чем не бывало спросил кучер, остановив пролетку.
Янкель подумал, не всыпать ли как следует этому хаму, однако решил, что этим он лишь выставит себя посмешищем. Он буркнул что-то себе под нос и повел супругу в здание вокзала.
Внутреннее напряжение его достигло предела. Он осведомился у дежурного по вокзалу, вовремя ли прибывает поезд из Вены. Тот ответил, что подобные справки стоят три с половиной злотых. Янкель дал ему двадцатку, чтобы услышать от дежурного то, что было и без того видно: венский экспресс как раз подошел к перрону, и два десятка пассажиров вышли из вагонов. Хершеле Камински среди них не было.
Что творилось при этом в душе старого упрямца трудно себе представить. Известно лишь, что он решительно направился к киоску, купил коробку сигар и велел Рахель возвращаться к пролетке. Слезы готовы были вот-вот хлынуть из его глаз. Он влепил кучеру звонкую пощечину и спокойно сказал:
— Меня, мои сигары и эту высокородную даму ты доставишь домой — rozumiesz
[21] — и если ты посмеешь еще раз вставить свой пятачок, я тебя прибью!
* * *
Эпидемия испанского гриппа уже сходила на нет. Более двадцати тысяч жизней унесла она в могилу, принеся аптекарям баснословные прибыли, хотя в те времена, как, впрочем, и теперь, против этой загадочной болезни никаких радикальных средств не существовало. Жизнь возвращалась в привычное русло. Цюрихским фармацевтам пришлось вновь довольствоваться нормальной прибылью. Аптека на Реннвег между тем продолжала получать повышенные доходы. Каждый день лавка была полна людей, которых приводила сюда не столько подлинная нужда, сколько досужее любопытство — разглядеть вблизи темноглазую Наяду. Мальва, к тому же, проявляла удивительную профессиональную компетентность в своей работе. Она была сама любезность, исключительно проворна и в высшей степени обязательна. В ее лице господам Обермюллер выпал, можно сказать, счастливый билетик, который принес их аптеке больше выгоды, чем страшная эпидемия. Этого, разумеется, они старались не показывать строптивой аптекарше, однако Мальва и сама понимала истинное положение вещей. Ей и в голову не приходило как-то этим воспользоваться, однако в отношениях с клиентами она проявляла такую непринужденность, которой ее коллеги-мужчины позволить себе не могли.
Однажды ноябрьским утром она стала невольной свидетельницей разговора между коллегой со шрамом и широко известным профессором Ротмайстером, и разговор этот еще более утвердил ее в собственных глазах. Профессор стрельнул в сторону Мальвы восхищенным взглядом и произнес достаточно громко, чтобы слышно было всем:
— Здорово идут дела ваши в последнее время!
— Да, дела наши идут неплохо, — скромно ответил аптекарь, подмигивая знатному клиенту, — слава Богу. Впрочем, мы и прежде не жаловались.
Профессору захотелось польстить Мальве.
