Хаим Левин смущенно почесал шею. Похоже, с ожидаемым эффектом от своего сообщения он немного просчитался.
— Есть депеша, пан Камински, — пролепетал он, покорно склонив голову, — даже две сразу пришли, но не у нас они…
— А где же?
— У одной из ваших дочерей, с позволения сказать. И без указания даты.
— То есть ты хочешь сказать, что был у одной из моих дочерей?
— Боже сохрани! — испугался Левин и даже весь покраснел. — Я узнал это от ее служанки, от Фелы, которая прибирается у фройляйн Анки. И при этом…
— Короче, Хаим Левин, — перебил его Патриарх, — о чем говорится в этих двух депешах?
— В первой, — ответил Левин, — сообщается о том, что господин Хершеле приезжает в Варшаву…
— А во второй?
— Что он не приедет в Варшаву…
— И что в итоге? Ты решил меня помучить!
— Один Всевышний знает это, пан Камински. На депешах нет дат, и я не могу сказать, какая за какой следует. Может быть, он приезжает. А может — и нет…
— Это и мне известно, ты, несчастный! И вообще, я знать не знаю никакого Хершеле. Если он желает меня видеть, он должен явиться ко мне с извинениями.
— За что, пане Камински?
— Еще один вопрос, и я прибью тебя!
— Это не вопрос вовсе, господин шеф, это лишь выражение моего удивления. Он был сослан в Сибирь. Вместе со всеми братьями. Чем же он виноват перед вами?
— В последний раз заявляю: если он желает меня видеть, он должен явиться ко мне с извинениями!
Красавица Рахель между тем молча наблюдала за этой словесной перепалкой в наспех накинутой на себя шали.
— Он вовсе не желает тебя видеть, мой дорогой, — сказала она с лукавой улыбкой, — иначе он телеграфировал бы тебе, а не своей сестре.
Янкель резко отвернулся к окну, потому что слезы комом подступили к горлу.
— Да и как же ему хотеть видеть меня, этому олуху! — хрипло ответил старик.
25
Стоял грустный ноябрьский день. Весь мир лежал в руинах, а Цюрих по-прежнему оставался нетронутым, как тысячу лет назад. Не город, а декорация к сказочному спектаклю: все неправдоподобно миниатюрное, в ненавязчивых пастельных тонах. Над аккуратными домиками нависала легкая туманная дымка. В маслянисто-зеленой глади воды картинно отражались многочисленные башенки и мосты.
Новая неделя началась невесело и хлопотно. Над городом стоял запах плесени, гниющих водорослей и свежевыкрашенных перил. Мальва пребывала в лихорадочном возбуждении. На ней были желтая пелерина и черная фетровая шляпка с широкими полями, которая как-то сдерживала ее сердцебиение и придавала уверенности.
Она вышла из гостиницы в половине восьмого и торопливо зашагала в сторону аптеки. Внезапно опомнилась и резко замедлила шаг: не стоило появляться на новом рабочем месте раньше заранее обговоренного времени. Никто не должен догадаться, как напряжена она вся, сколько надежд связывает она с новым местом. Она стала прогуливаться вдоль берега через живописный квартал Шипфе в сторону Линденхофа. Оттуда можно было рассмотреть знаменитое Царство медового пряника во всей его красе.
Она хочет жить именно здесь — это было ее окончательным решением. И здесь должен увидеть свет их ребенок. На восток ее больше ничто не влекло. В том числе никакие идеалы. Она страстно хотела одного: утвердиться здесь и преуспевать в своей профессии. Здесь и только здесь желает она жить обыкновенной негероической жизнью. Цюрих уже успел стать для нее гораздо больше, чем европейским городом. Это была альтернатива, материально осязаемый воробей в руке взамен воображаемых голубей на крыше.
Мальва не строила себе никаких иллюзий: этот воробей был, конечно же, вовсе не тем, что являет собой птичка певчая. Она осознавала, осязала всю здешнюю тесноту и даже духоту. Но именно сюда стремились тысячи людей в поисках пристанища и находили его. Лучшие оседали в Цюрихе, элита Старого Света, потому что здесь они могли думать что хотели, писать, рисовать, творить музыку — словом, делать все, что доставляет им радость, и никакие ничтожества в мундирах не смеют им в этом мешать.
Таковы были факты, и тем не менее она осознавала, как непросто будет затащить сюда Хенрика. Как удастся ей сделать для него привлекательным этот миниатюрный сказочный городок? Какими словами, какими аргументами убеждать его, сделавшего своей целью жить и, если потребуется, умереть за лучший мир? Швейцария — далеко не лучший мир. Она была упитанной, самодовольной и чистенькой, но никак не лучшей. Здесь все выглядит опереточно миниатюрным: игрушечный городок для прилежных деловых лилипутов, которые вполне благочестиво, но столь же алчно пресмыкаются перед золотым тельцом. И этого никак не скроешь. Настанет день, и Хенрик приедет, потому что он любит ее и ему тоже хочется увидеть ребенка. Но очень скоро он станет упрекать ее в том, что она связывает ему крылья. Или она заблуждается? Может, он вовсе не тот высокопарный донкихот, каковым хочет казаться. Кто знает, что творится с ним сейчас…
Подобные мысли роились в ее голове, когда она приблизилась к цели. Крупными буквами значилось: «RENNWEGAPOTHEKE». Это как раз была та самая золотая соломинка, за которую она хотела ухватиться, чтобы выплыть. Фармация доктора Хаблютцеля, который искал в помощницы провизора и который преодолел бесчисленное множество бюрократических препон, чтобы вызвать Мальву из погибающей Австрии в обойденную войной Швейцарию.
Деревянные ставни, закрывавшие окна вчера, были убраны. Теперь можно было беспрепятственно заглянуть внутрь, где двое мужчин с заметной проседью обслуживали первых клиентов.
Еще целую минуту Мальва стояла, погруженная в свои мысли, прежде чем окончательно очнулась. Стиснув зубы, она вошла в аптеку. Часы показывали начало девятого, но в аптеке уже было полно народу. Люди терпеливо ждали своей очереди. Аптекари были облачены в белоснежные кители. Лицо одного из них пересекал глубокий шрам, на пальце другого красовался перстень с гербом. Они обслуживали посетителей в сдержанной и снисходительно-учтивой манере. При этом они не могли заметить появления Мальвы, но почувствовали, что по ту сторону прилавка появилось нечто не совсем обычное.
Это была она: Шехерезада в желтом шелковом манто, иссиня-черные волосы и глаза, в которых пульсируют искры. Никто из них не посмел взглянуть ей прямо в лицо, но все были околдованы. Мальва стояла у самой двери и озаряла собой все помещение. Было очевидно, что здесь она не для того, чтобы покупать что-нибудь. Она молча ждала, и не замечать дальше ее присутствия становилось более невозможным: от нее исходил пленительный запах, перламутровой белизны зубы сверкали меж чувственных губ, а из глаз ее буквально струилась золотисто-медовая дымка цветочной пыльцы.
Она стояла молча, как видение, у которого вовсе нет намерений продвигаться к прилавку, но вся она была до такой степени настоящей, что аптекарь, забыв на мгновенье о давно заведенных правилах, обратился к ней, не дожидаясь ее очереди:
