В ответ не произошло ровным счетом ничего. И только пауза, бесконечно длинная и неловкая, плетью повисла в воздухе.
— Лео, единственный брат мой, — позвал Хеннер вновь, на этот раз слегка повысив голос, — прости мне все мои грехи, которые я совершил по отношению к тебе. Я обманул тебя, ограбил! Но мы с тобой — одной плоти и крови. Ты только подай мне знак — слышишь ли ты меня?..
Раздался страшный грохот, который разом вывел всех присутствующих из благоговейного состояния. Что-то свалилось на пол. Хенрик вскочил первым и включил свет, который разом всех ослепил.
— Крест свалился, — закричала Хелли, — смотрите, он развалился на три части!
— Это знак! — произнесла Яна торжественным голосом, стоя с театрально распростертыми руками. — Вот видишь, мой дорогой Хеннер, Лео зол на тебя!
Хенрик тоже был ошеломлен неожиданной ситуацией, но быстро взял себя в руки.
— Разумеется, он зол, — ответил марксист, — но на вас всех, потому что вы верите в эту чепуху!
Хеннер опустил глаза.
— Лео всегда был зол на меня, — ответил он чуть слышно на язвительное замечание Хенрика. — Он злился и завидовал мне, потому что я умею видеть невидимое, а он никогда этого не умел. Я слышу голоса ангелов, а он был глух к ним. Он вечно ревновал ко мне. До смертного часа своего.
Яна подошла к Хеннеру и положила руки ему на плечи. От былого высокомерия ее не осталось и следа.
— Он зол и даже больше, — тихо сказала она. — Лео пребывает в глубокой печали, потому что ты отрекся от еврейства.
— Никто меня не слушал, — сердито прокряхтела бабушка, вставая из-за стола и направляясь к двери, — а ведь я вас предупреждала!
* * *
Газеты Австро-Венгерской империи правились цензурой до неузнаваемости. Узнать хоть самую малость об истинном положении дел на фронтах было совершенно невозможно. С самого начала боевых действий на газетные полосы не допускалось ничего, кроме победных реляций. Читателей информировали исключительно о наступательных действиях австрийской армии, об отступлении войск не сообщалось ни слова. Теоретически кайзеровские части стояли уже в Полинезии. Если бы хоть кто-то, руководствуясь исключительно официальными сводками австрийского генштаба, потрудился подсчитать общее число жертв со стороны противника, он сделал бы для себя удивительное открытие: Россия, Сербия, Италия и Румыния давно уже полностью лишились своего населения и могут быть стерты с географических карт. Поэтому люди серьезные давно отказались верить сообщениям отечественной прессы, предпочитая узнавать новости из иностранных газет нейтральных стран. Разумеется, все они были под запретом, но на черном рынке можно было достать такую газету, заплатив за нее стоимость пары кожаных сапог.
Однажды Хенрику удалось раздобыть свежий номер «Новой цюрихской газеты». Он принес ее домой и за один присест буквально проглотил от первой до последней буквы. Кроме всего прочего, он узнал из нее, что при посредничестве Швейцарии австрийское правительство зондирует почву на предмет возможности вступления в сепаратные переговоры о перемирии. Он вычитал также, что в Вене, в Нойштадте, прошла массовая забастовка, которая докатилась до Берлина, Будапешта, Граца и Праги. Бастующие требуют немедленного перемирия без всяких аннексий. Там же сообщалось, что только за последний год войны погибли один миллион пятьсот восемьдесят тысяч четыреста шестьдесят семь немецких солдат… И что известный доктор Хаблютцель, фармацевт из Цюриха, ищет помощника для своей приграничной аптеки.
Это сообщение воодушевило и Хенрика, и Мальву. Наконец-то промелькнул робкий лучик света в конце туннеля, слабая тень реального шанса или, как минимум, проблеск надежды спастись от наседающего конца света и хоть как-то поправить дела. Жаль только, что перспектива эта светила не обоим, а лишь красавице Мальве, да и то, если повезет.
Они вдвоем сочинили довольно искусное резюме, не преминув приложить к нему фотографию очаровательной соискательницы, которая выгодно отражала самые обворожительные черты ее лица. О том, что Мальва ждет ребенка, они, конечно, умолчали. Во-первых, сами еще не совсем были уверены, а во-вторых, обоим страстно хотелось во что бы то ни стало не упустить это место.
Фотография сотворила чудо. Спустя шесть недель молодые супруги прощались на перроне Западного вокзала Вены. Они смеялись и дурачились, чтобы не разразиться слезами.
— В Швейцарии, — шутил Хенрик, протирая очки, — коров больше, чем людей.
— Я буду тебе писать, — успокаивала его Мальва, — каждый день ты будешь получать весточку от меня.
— И на каждую корову, — продолжал Хенрик, — говорят, приходится чуть не тысяча пчел. Ты едешь в рай, Мальва!
— Но как в том раю я буду без тебя, дорогой?
— К этому ты привыкнешь. Там в каждую кухню проведены две трубы: из одной течет молоко, из другой — мед.
— Что будет с нашим ребенком, Хенрик?
— Из него, конечно же, выйдет трубач. У нас будет сын. Трубач — это мужская профессия.
— Не сын, а дочь, Хенрик. В моей семье по женской линии рождаются только девочки.
— Мой отец произвел на свет одиннадцать сыновей.
— Ты сам еще совсем ребенок, Хенрик. Почему, собственно, наш сын должен стать трубачом?
— Он будет стоять на вершине Эвереста и ждать, когда на земле свершится мировая революция.
— А потом?
— Он заиграет «Интернационал».
— А если она не свершится?
— Тогда он возьмет в руки другой инструмент…
— Чем он будет жить?
— Воздухом и любовью — как его родители. Разве это так плохо?
Мальва взглянула на вокзальные часы. Оставались считанные минуты до отправления поезда.
— Мы не будем видеться с тобой очень долго, — всхлипнула она, — может, мне лучше остаться?
Хенрик почувствовал противную сухость во рту.
— Если ты меня обманешь, тебе несдобровать!
— Я никогда не обману тебя.
— Берегись, если обманешь! Я убью тебя!
— Мы оба сумасшедшие, Хенрик: сегодня я уезжаю в Цюрих, а завтра ты — в Варшаву. Разве это правильно?
— Тридцать миллионов поляков ждут моего приезда.
— Я знаю. В их числе — пятнадцать миллионов женщин. Ты только скажи, что я должна остаться…
— На Варшавской цитадели, где меня собирались повесить, я водружу красное знамя.
— Ты уверен, что тебя там ждут? Может, они давно забыли тебя. Или ты вообще им не нужен.
— Ты очень красивая Мальва. Ты такая красивая, что, когда я смотрю на тебя, у меня дрожат колени.
Он стал целовать ее шею, лоб, губы.
— Но летать — тебе не дано, — сухо сказал он.
— Я была с тобой в Ивониц, Хенрик, я видела там нескольких из этих тридцати миллионов поляков. Как ты думаешь, чего они хотят?
