Хенрик утверждает, будто без всякого поручения партии нам надлежало доставить в Ивониц пятьдесят тысяч экземпляров листовок и вернуться обратно в Вену.
На самом деле листовок было не пятьдесят, а двадцать тысяч, кроме того, мы преследовали свои, сугубо личные цели.
Словом, тут немало вымысла. Это, впрочем, ничуть его не смущает, и он фантазирует дальше, не боясь быть уличенным в, мягко говоря, неточности излагаемых фактов. Мы, дескать, с нашим смертельно опасным грузом пробирались непосредственно по линии фронта, преодолевая дюжины полицейских постов. На самом деле было всего три полицейских поста, на которых ровным счетом ничего с нами не происходило.
Хенрик преувеличивает. Ни он, ни я листовки на себе не прятали. Кучер тоже ничего не подозревал. Выходит, мы тайно рисковали чужой жизнью. По сути, это было подло, но Хенрика это ничуть не трогало. Он любит рассказывать, каким отчаянным рубакой был этот кучер, который, смеясь, рассказывал о своей самоубийственной поездке через линию фронта. Это был, дескать, типичный поляк, которому смерть нипочем и сам черт не брат. Безымянный герой, сущий святой, с которым весь мир перевернуть можно.
Ничего такого мужик этот собой не представлял. Это был отвратительный пьяница, грязный и вшивый донельзя. Беспросветный идиот, который никогда не бывает трезв, но Хенрику этот тип импонировал, потому что он по-пролетарски сквернословил и от него за версту несло перегаром. По этим признакам мой фантазер заключил, что конюх был настоящим социалистом. Умора, ей богу! Круглым ничтожеством был он, к тому же продажным, как все поляки. За бутылку спиртного вез он нас по минным полям немецко-русского фронта. У нас было с собой десять литров спирта, потому что в Галиции все виды денег потеряли свое достоинство и больше не годились для расчетов. Когда там были русские, в ход шли рубли. Когда пришли немцы, хождение получили рейхсмарки. Потом обстановка менялась так часто, что единственным средством оплаты стал алкоголь. Из спирта можно было приготовить водку, а за нее поляк готов отдать все на свете, но факт этот Хенрик отрицает. А сам между тем велел мне выпросить у старика Корвилла десять литров спирта в счет зарплаты. Лишь после этого мы отправились в путь. Всю дорогу Хенрик был полон подозрений, полагая, что в Галиции у меня есть любовник. Смешно, мне не нужен никакой любовник. Мне хватает мужа.
Он порядком привирает, приукрашивает нашу историю, из ничего создавая эдакий героический эпос. По сути же, то злосчастное путешествие в Ивовиц являло собой обыкновенную поездку за дефицитными продуктами. Доставка туда листовок — акция попутная, но главной нашей целью, если быть откровенными, был вояж на черный рынок. Ничего плохого в этом нет — такие уж нелегкие времена были тогда, но нужно иметь мужество говорить так, как было, и не героизировать обыкновенное житейское дело. В конце концов, и в Вене мы голодали. Сто пятьдесят граммов мяса и сто граммов затхлого жира в неделю — это все, на что можно было рассчитывать, да и то, если достанется, что случалось тоже не всегда. Часами приходилось простаивать в очереди, чтобы получить эту малость. Не поработаешь локтями, уйдешь ни с чем, и каждому приходилось изворачиваться, чтобы только выжить. Каждый должен был найти кого-то, кто услугой ответит на услугу. Чтобы выжить, нужно было научиться подмазывать, выкручиваться и плутовать на каждом шагу. Весь народ поголовно постигал искусство выталкивать соседа, чтобы занять его место, и кому это не удавалось, тот был обречен быть раздавленным.
Итак, мы отправились в Ивониц с десятью литрами спирта и вернулись домой с половиной свиньи. От этой акции выиграли мы все, наевшись наконец досыта. Целый месяц мы наслаждались ветчиной, колбасами, солониной и паштетами. И даже бабушка, которая за всю предыдущую жизнь не поднесла ко рту ни кусочка свинины, с наслаждением прикладывалась ко всей этой снеди, запретной для благочестивого еврея.
Так выглядел наш вояж на самом деле, но Хенрик настаивает на своем видении. Он рассказывает о нем столь красочно и с такими подробностями, что я порой ловлю себя на том, что сама начинаю верить в эту благородную сказку. Все-таки с немалым риском мы доставили по назначению двадцать тысяч листовок. Нельзя отрицать и того, что в этом состояло партийное поручение и мы с ним справились. Но правда и то, что социалист Дашинский и большевик Хенрик Б. Камин разнятся между собой, как день и ночь. Для меня лично большого значения все это не имеет, потому что политические нюансы интересуют меня слишком мало. Главное, у нас появилась еда, тем более что снабжение с каждым днем становилось все хуже».
* * *
15 декабря 1917 года дядя Хеннер и его сын Натан вышли из железных ворот крепости Виллах.
— Хвала господу нашему! — с благоговением прошептал дядя, вознеся к небу благодарный взор.
Счастливое освобождение свое и сына от неминуемой гибели он приписывал Божественному провидению наряду с великодушной поддержкой со стороны брата Лео.
Впрочем, был еще и некто третий, кто опосредованно приложил к этому руку. Фамилия его — Ульянов. Тот самый, который под именем Владимир Ильич Ленин взял в свои руки всю власть в Петербурге. Об этом, впрочем, дядя Хеннер даже не догадывался, поскольку, как известно, газет он не читал. Не знал он и о том, что Лео ради его освобождения выложил на стол все свое состояние. Разумеется — и нам это хорошо известно — с большой неохотой расстался он со своими деньгами, чтобы поручиться за несчастного брата и тем вызволить его из беды.
Ленин между тем заключил мир с военными противниками России, в том числе и с Австрией, чей монарх от радости приказал открыть тюрьмы и сейчас же выпустить всех заключенных. Одним из первых, кто получил свободу, благодаря столь неожиданному порыву монарха, был как раз дядя Хеннер. Совершенных преступлений за ним не числилось, к тому же немаловажную роль сыграл приличный залог, внесенный за него братом. Словом, его выпустили, и он в числе многих других счастливчиков на собственной шкуре познал всю благодать монаршей милости. При этом с залогом пришлось распрощаться, потому как он прямиком перешел в собственность двойной монархии. В итоге все остались довольными: дядя Хеннер обрел свободу, кайзер — деньги несчастного Лео, а Ленин — полнейшую власть на необъятных просторах России. Мировая история продолжила свой привычный ход, а вместе с ней и Хеннер после трехлетнего перерыва возобновил свое паломничество с того самого места, где оно в первый день мировой войны было прервано столь драматическим образом. Двое странников продолжили свой путь в Вену. Все, что было у них в руках, это неизменная скрипка и черный деревянный крест, а в душе — непоколебимая вера в покровительство Пресвятой Девы.
* * *
18 декабря около полудня оба странника свернули наконец на Фрейтаггасе. Минутой позже они позвонили в дверь, на которой значилось: «Яна Розенбах, вдова придворного фотографа Лео Розенбаха».
Выйдя на звонок, Яна не поверила собственным глазам:
— У меня галлюцинации! — воскликнула она.
— Ты все так же прекрасна, Яна, как десять лет назад, — произнес Хеннер звучным баритоном, низко склонив голову, — и ты совсем не изменилась!
