Лео потихоньку удалился в другую комнату и позвал туда Хавличека:
— Ваш отец должен гордиться, молодой человек. Он дает кайзеру такого крепкого бойца. Присядьте, юноша, вот сюда. И улыбайтесь!
— Я должен улыбаться, господин Розенбах? Именно я должен улыбаться, тогда как вы остаетесь дома, у теплой печки…
Лео быстренько нырнул под черную накидку, откуда было легче изрекать подобные пошлости:
— Бог мне судья за мои грехи, господин Хавличек, — пробубнил он оттуда, — я произвел на свет единственного ребенка, и та, к сожалению, дочь…
— Не отчаивайтесь, господин Розенбах, вы еще успеете настрогать детишек, которые сложат свои головы за какое-нибудь дерьмо.
— Вы полагаете, юноша, наш кайзер — это какое-то дерь…
— Да пошли вы вместе с вашим кайзером! — перебил его Хавличек. — Он ничуть не лучше вас, вы оба делаете ваши гешефты на солдатах, которых гонят на бойню.
Лео чувствовал, что разговор этот хорошим не кончится. Он спросил неуверенно, действительно ли нынешняя молодежь против Австрии.
— Против Австрии — нет, господин фотограф, — резко ответил прапорщик, — но против евреев — это точно. Они лезут своими вонючими пальцами в наши тарелки и слизывают масло с наших булочек. Когда меня повезут на поле брани, ваша дочурка будет красоваться перед зеркалом и чистить свои холеные перышки.
— Может, такое ничтожество, как я, вообще неподходящий для вас фотограф?
— Когда фотографии эти будут готовы, меня уже не будет в живых! — ответил прапорщик с усталым презрением в голосе.
Лео понял, что дальнейший разговор бессмыслен. Он поднял вспышку, поджег ее и выдал, чтобы уж не остаться перед этим сопляком в долгу:
— С вашими представлениями, господин Хавличек, эту войну мы точно проиграем…
* * *
Через три дня после того, как престарелый кайзер Франц Иосиф объявил войну королю Сербии, через два дня после наделавшей много шума мобилизации в России и на следующий день после объявления немецкой стороной ультиматума Франции в Париже был застрелен известный борец за мир — лидер социалистов Жан Жорес. Многие годы призывал он пролетариев всех стран объединиться и посредством всеобщей международной забастовки предотвратить разжигание мировой войны. Рецепт его был прост, и будь он претворен в жизнь, вся наша планета выглядела бы сегодня совсем по-другому. Но в жизнь он претворен не был. Голос этого миролюбца навсегда умолк. Пролетарии всех стран не сумели противостоять соблазну и предпочли действовать собственным интересам вопреки. Будто в хмельном угаре, шатались они по просторам своих стран, требуя одного и того же: войны до победного конца. Войны против братьев по классу. До полного истребления противника. Было очевидно, что чьи-то «научные расчеты» на деле обернулись полным просчетом.
Теория научного социализма Маркса и Энгельса учит, что рабочий класс всех пяти континентов представляет собой непобедимую силу, которая, если разразится мировая война, дружно повернет оружие против собственных поработителей и возьмет власть в свои руки. Но вместо этого пролетарий стреляет в пролетария и ревностно исполняет приказы своих классовых врагов.
Так что же произошло? И как вообще такое могло случиться?
* * *
На берегу Дунайского канала сидела влюбленная парочка. Над хмурой водой мертвецки зеленого цвета висел удушливый запах мертвой рыбы. Белые цапли кружили в небе, высматривая добычу. По мосту прогрохотал грузовой поезд. Издали доносился гул миллионного города. Над Леопольдсбергом сгрудились грязно-желтые тучи. Чувствовалось приближение грозы, но воздух еще оставался спокойным и только поблескивал, будто наполненный серебристой пылью.
Мужчина обнимал девушку и нежно гладил ее по волосам:
— Это ужасно, Мальва, — сказал он, — ужасно!
— Ты о чем?
— Они застрелили Жореса. Это сигнал.
— Сигнал к чему, Хенрик?
— Ты не поверишь, но это начало катастрофы. Надвигается ураган небывалой силы. Он снесет все на своем пути, все преграды. Но именно из пепла страшной бойни начнется зарождение нового мира…
— Ты все говоришь о какой-то страшной заварухе, Хенрик, но я не знаю, что ты имеешь в виду.
— Рабочий класс всех стран вооружен. Такой шанс представляется раз в тысячу лет.
— Я чувствую, тебя тянет в Россию.
— Со времен восстания рабов в старом Риме у человечества не было подобной ситуации.
— Ты хочешь покинуть меня — говори прямо!
— По-твоему, Мальва, мне следует оставаться в стороне?
— Да, оставаться в стороне и любить меня.
— И ты сможешь положиться на мужчину, который посвятил себя великому делу, а в решительный момент притаился в кустах?
— Смогу, и еще как! Потому что я люблю тебя. Потому что не хочу тебя потерять. Но ты меня не любишь. Тебе подавай героическую смерть. За химерические идеалы, за сомнительное знамя, на которое ты молишься, будто на икону. Ты ничем не лучше тех олухов с восточного вокзала, которые, отправляясь на бойню, вовсю горланят дурацкие патриотические песенки.
— По-твоему, я должен предать самого себя?
— Предательством будет, если ты покинешь меня. Этим ты предашь нас обоих. Мне наплевать на твои «сложившиеся обстоятельства», Хенрик. Твои сложившиеся обстоятельства — это я.
— Но я люблю тебя — как можешь ты сомневаться! Я обожаю твои глаза, твои губы, бутоны твоих грудей… Но пойми, я не могу и не хочу перестать быть мужчиной. В мире и без меня довольно карликов. Бесполых, хладнокровных существ, которые прячутся под листьями салата. Они с головой зарываются в землю и кормятся дождевыми червями. Трясутся за свои шкуры. Всех их презираю! Настал час, я должен исполнить свой долг, чтобы всю дальнейшую жизнь мне не стыдно было заглядывать в зеркало. Сколько себя помню, я всегда плыл против течения. Мне было четырнадцать лет, когда я стрелял в казаков. Не испытывая страха, я ехал на свинцовые рудники Верхоянска. Я стоял под виселицей в Варшавской крепости, и мне не было страшно. А теперь я должен сдаться? В самый решающий момент? Когда мы либо победим, либо на века обречены стенать, скованные цепями? Сейчас каждый честный человек должен подняться на баррикады, чтобы повести за собой людей в последний бой, на священную войну против всех на свете войн. А я в эти решающие часы должен завернуться в голубой плащ трубадура и растекаться патокой слезливых мадригалов? Нет, Мальва, это не для меня…
Мальва поняла, что спорить с ним бесполезно. Ее райская птица намерена улететь, и воспрепятствовать этому не в ее силах. Слезы залили ее лицо. Она осторожно освободилась из его объятий и поднялась с травы. Минуту помедлив, она пошла наугад, уже не сомневаясь больше, что это конец.
Она заблуждалась! По молодости лет она была еще совсем не искушена в тайном пристрастии мужчин к разного рода волшебным приемам, к которым те прибегают, чтобы должным образом обставлять крутые повороты в своей жизни.
