— Вашими поступками, мистер Камин, вы показали себя человеком надежным, но есть один существенный вопрос.
— Никаких вопросов нет. Мне нужна ваша дочь.
— А если вы не нужны ей — тогда как?
Среди присутствующих воцарилось гробовое молчание. Пробеги сейчас мышь, ее было бы слышно. Все взгляды разом обратились в сторону Мальвы, которая в этот миг была так прекрасна, как никогда в жизни. Она подошла к Хершеле и посмотрела ему в глаза.
— Ты, Красный Томагавк, заслужил от меня пощечину за свою самоуверенность и дерзость. Мы видимся во второй раз, а ты уже распустил хвост и собираешься взять меня в жены. Откуда ты знаешь, что я думаю на этот счет?
— Знаю, Павлиний Глаз, потому что ты написала мне. Сегодня, час назад, я прочитал твое послание.
— Записку я действительно подсунула под твою дверь, но в ней было всего одно слово.
Тут терпение придворного фотографа лопнуло.
— Ты переписываешься с незнакомым мужчиной, Мальва, — возмутился он, — за спиной отца и без ведома твоей матери, если я правильно все понял? Немедленно говори, что было в этой записке!
— Я совершеннолетняя, папа, — ответила Мальва, продолжая смотреть в глаза Хершеле, — и я вправе писать кому угодно и что угодно.
— Что было в записке? — не унимался Лео, вне себя от ярости. — Я хочу это знать!
— Я могу это сказать тебе, Большой Вождь, — ответил вместо нее американец, — в записке было одно лишь слово: «Помоги!», а внизу — подпись Бабочки, число и время. Все.
— Я просила тебя о помощи — это правда. Но это действительно — все.
— Нет, не все, — возразил квартирант, — я отозвался. Я ведь пришел и помог тебе!
— И это верно, — ответила Мальва, — но по какому праву ты заявляешь, что получишь меня?
Американец вскочил на стол, таинственно зажмурился и зашептал, простирая руки:
— Я — медик. Я — всезнающий. Я вижу тебя насквозь, Павлиний Глаз, до двенадцатиперстной кишки. Ты влюблена, как пьяная обезьяна!
— Прекрати дурачества, — рассердилась Мальва, которой весь этот спектакль стал действовать на нервы, — слезь со стола. Мы не у индейцев.
— Красный Томагавк весь дрожит и стучит зубами, — продолжал тот. — Красный Томагавк тоже влюблен, как шальной медведь!
— Сейчас же слезь со стола!
— Но почему, — спросил Хершеле нормальным голосом, — почему я должен слезть, ты, Дикая Роза?
— Потому что иначе я не смогу поцеловать тебя…
19
28 июня 1914 года произошло очередное судьбоносное событие для человечества вообще и для дяди Хеннера — в частности. В сопровождении своего сына хромал он вдоль австрийской границы с единственной мыслью — приступить наконец к осуществлению своей давней мечты. Оба странника выглядели совершенно одичавшими. Заросшие, в жалком отрепье, обливаясь потом, вскарабкались они на какой-то холм, на вершине его был укреплен указатель, из которого следовало: до их родины оставалось всего четыре мили. Чувство мучительного блаженства охватило их вконец опустошенные души. Кроме скрипки, деревянного креста и томительной неизвестности — чем встретит их родина? — у них не осталось больше ничего.
Хеннер, по своему обыкновению, рисовал себе картины восторженного приема. Более трезвый Натан, однако, опасался неожиданных осложнений, связанных с их загадочным исчезновением с украденным алмазом в руках. С тех пор прошли годы, но кто знает, прощен ли им тот скверный поступок?
Хеннер успокаивал сына, говоря, что обстоятельства с тех пор сильно изменились, обращая при этом к небу взгляд, исполненный веры и тайной надежды. Они покинули родину Богом проклятыми евреями, а обратно возвращаются очищенными христианами, которых благословил сам Папа Римский. Что для потомка Авраамова есть смертный грех, то легко простится сыну Христову, и, значит, теперь они могут без страха смотреть в будущее.
Как заклинание бубнил Хеннер в тот день всю эту галиматью, успокаивая то ли Натана, то ли себя самого. Как раз в это время в Сараево наследник австро-венгерского престола Франц Фердинанд и его супруга, герцогиня София Гогенберг, были наповал сражены пулями сербского террориста Гаврилы Принципа.
Но Хеннеру до политики не было никакого дела.
— Выше голову, сын мой, — завершил он свою подбадривающую тираду, — на этот раз мы пойдем к кайзеру лично. Он должен назначить нам аудиенцию, потому что теперь мы с ним одному Богу молимся. Пока ты немного помузицируешь кайзеру, я посвящу его величество в тайну открытия века. Благодаря моему изобретению Австрия решающим прыжком опередит всех своих соперников. Отец небесный поможет нам.
Был душный летний день. Вдали по глубокой впадине между скалистыми склонами упрямо пробиралась к Триестскому заливу пограничная Изонцо. На противоположном ее берегу — рукой подать — начиналась родина с ее неповторимо зелеными лесами и сочными лугами, хотя, надо признать, и на этом берегу — леса не менее зеленые и луга не менее сочные. Тут и там расцветали пушистые анемоны и луговой шалфей, арника и ястребинка. Упоительные ароматы поднимались над полями, обезображенными зелеными оборонительными сооружениями и грубо обтянутыми корсетом из колючей проволоки. Не будучи посвященным, никогда не поверишь, что эта долина сказочной красоты разделена войной надвое, что именно по ней проходит граница, на которой скоро бессмысленно оборвутся жизни многих тысяч молодых людей.
Ничего не подозревая, ковыляли наши измученные странники через мост в Градиске к самой отвратительной таможне на границе между Австрией и Италией.
В служебной каморке воняло, как во всех подобных помещениях Старого Света, карболкой и человеческими испражнениями. Несмотря на полуденный зной, все окна были наглухо закрыты. На задней стене на длинных полосках, нарезанных из шелкового одеяла, болтались серебряные монеты различного достоинства и происхождения, которые служили мишенями. Перед стулом с высокой спинкой стоял майор Павлик, командир пограничного поста, и упражнялся в благородном искусстве пистолетной стрельбы. За столом сидел его адъютант. Вопреки непрерывной пальбе он оставался невозмутимым и, согласно заведенному распорядку, составлял дневной отчет.
Майор выстрелил. Серебряный рубль плюхнулся на линолеум.
— Каждый выстрел — один рубль, — удовлетворенно прорычал Павлик, довольный результатом. — Да здравствует Австрия!
Адъютант мечтательно окунул перо в чернильницу.
— Какие слухи ходят в казино, господин майор, — спросил он, откашлявшись, — война уже началась или все еще нет?
Павлик перезарядил пистолет и снова выстрелил. На этот раз на пол полетел золотой франк.
— Каждый выстрел — один француз, — констатировал он, вновь довольный результатом, — если нам повезет, будет война.
— Эти сербы — все они полнейшие задницы, — не к месту заявил адъютант, продолжая скрести пером по бумаге.
