Наверное, мне следует сделать первый шаг — немедленно, потому что всего четыре дня остается в моем распоряжении, но мне так не хватает мужества решиться на это!
Кровь сотен поколений терпеливых, дожидающихся, увядающих женщин пульсирует в моих венах. Тысячелетия тупой пассивности как некий символ женской добродетели. Мужчинам можно все. Чем наглей они себя ведут, тем большего восхищения удостаиваются. Они ведут себя сообразно их чувствам. А мы — напротив, мы можем лишь тайком плакать, и в этом все наше право.
С меня довольно! Не желаю больше следовать этим дурацким принципам, пусть даже я стану первой, кто дерзко нарушает вековые традиции. Я осмелюсь на такой эпатаж — написать письмо нашему постояльцу. Я подсуну его под дверь, и будь что будет!
А может, ничего и не будет… В худшем случае разразится скандал, зато я сделаю хоть малость, последнюю попытку.
Остается лишь подобрать нужные слова. Скажем, такие: „Дорогой Незнакомец, Загадка, Облако в штанах! Я обращаюсь к Вам (или к тебе), или как следует мне обратиться, чтобы сказать, что я стою перед мучительным решением и уже не в силах не обратиться к Вам. В ближайшую субботу один офицер императорской гвардии явится для переговоров с моим отцом и в присутствии всего нашего семейства будет просить моей руки. В результате этого визита я, вероятнее всего, стану его женой, что повергает меня в ужас!
Вот почему — и не только поэтому (!), я прошу у Вас… Нет, я прошу у тебя совета, хоть мы, по сути, и незнакомы. Мы виделись всего однажды, но я молю Бога, чтобы ты наконец услышал…“
Нет, это не письмо вовсе. Это объяснение в любви. Я не вправе писать такое. Он же будет смеяться над моим беспомощным лепетом. Более того, увидит всю меня насквозь, и все полетит к черту.
Впрочем, так или иначе — все равно все летит к черту.
Что же мне делать?»
* * *
Когда евреи не знают, как поступить, они приглашают на обед родственников. Чем запутанней ситуация, тем больше выставляется яств. Чем сложней положение, в которое они угодили, тем шире круг приглашенных гостей.
7 июня 1914 года Лео Розенбах созвал мишпуху на большой совет. Все, кто имел хоть какое-то отношение к его роду или к семейству его супруги, были срочно вызваны телеграммами. День еще только начинался, а жилище Розенбахов на Фрейтаггасе уже наполнилось шумной ватагой евреев и евреек. Прибыли многочисленные кузены и кузины Мальвы, многие из которых успели обзавестись собственными семьями. Появились богатые Вайтхаймеры из Кракова и Моритца. Прибыл сам Розенбах, известный хирург из Черновиц. Полуденным поездом из Восточной Галиции прикатили и бедные родственники — братья Файнштайн из Тернополя и Верфелзы из местечка Броды, о которых говорили, что они промышляют сомнительными гешефтами.
Около часа пополудни набралось более тридцати гостей, и все буквально сгорали от любопытства — слишком уж таинственной была формулировка приглашения.
Итак, все ждали сенсации. Лео старался быть непроницаемо загадочным, отделываясь лишь скудными намеками.
Он заявил наконец, что ровно в три должен явиться некий гусарский капитан, который в присутствии всей семьи намерен просить руки его дочери. В глазах его сверкало откровенно высокомерное возбуждение, и по всему было видно, что отставной придворный фотограф надеется сегодня же получить полновесную сатисфакцию всех его чаяний. Крови Розенбахов предстоит быть облагороженной. Поистине, великий день! Может быть, самый великий в жизни Лео.
И хотя весь он был наполнен предвкушением грядущего счастья, глубоко под ложечкой, не унимаясь, свербило нехорошее предчувствие. Не было сомнений: сенсация вот-вот свершится. Оставалось лишь тайной — какая именно.
Тайной для всех…
* * *
Он явился ровно в три, с третьим ударом часов. В левой руке его красовался букет из двадцати пяти алых роз. Правой он по-военному приветствовал Лео, затем поклонился ему со словами «Высокоуважаемый господин тесть». От такого неожиданного обращения в раскаленном от напряжения воздухе сейчас же повисла томительная пауза: ни письменного, ни устного решения на этот счет пока оглашено не было, и потому главное действующее лицо, а именно Мальва счастья своего еще никак не обозначила. Таким образом, и без того добела накаленную обстановку господин фон Шишковиц еще больше подогрел своим нескрываемым высокомерием.
В широко раскрытые окна влетали по-летнему сладкие ароматы буйно цветущих каштанов, а в доме Розенбахов в это время воцарилось ледяное молчание. Все застыли вдоль стен в немом ожидании мига, когда кто-нибудь расколет этот лед.
Наконец кавалер алых роз набрался мужества и хриплым басом выдавил из себя несколько как бы примирительных фраз, призванных внести так необходимую сейчас разрядку:
— Как лицо частное и как офицер Его Императорского Величества Кайзера я имею удовольствие засвидетельствовать мое глубочайшее уважение высокочтимым дамам и господам!
— Аналогичные чувства испытываем и мы, как вы можете в том лично убедиться, — в тон ему отрапортовал Лео с плохо скрываемой насмешкой.
— Эти красные розы, — продолжил гусарский офицер свой высокопарный текст, — я передаю несравненной фройляйн, которая своим неуемным темпераментом в единый миг разрушила мою карьеру, а вместе с ней и мое сердце.
С этими словами, которые, с одной стороны, были комплиментом, а с другой — откровенным упреком, Йозеф фон Шишковиц подошел к Мальве, поцеловал ей руку, передал букет и продолжил в том же ключе:
— Я убежден также, что, поскольку теперь это в ваших руках, все мои потери в части карьеры, а также пережитые мною чувства будут достойно вознаграждены и что семья Розенбах готова благосклонно принять все письменно изложенные мною требования.
Лео отозвался на эту тираду должным поклоном. Он хорошо понял, к чему гусар клонит.
— Разумеется, господин капитан, ваши потери должны быть компенсированы, — ответил он с явным недовольством в голосе. — Мы — ваши должники и не успокоимся, покуда вы не получите полного удовлетворения. Однако и мы чувствуем себя уязвленными, поскольку моя дочь в вашем присутствии была оскорблена самым недостойным образом. Своим поступком она защитила не только свою честь, но еще и честь всей нашей семьи. Вы должны признать также, что мы не вправе принимать решений, которые противоречат желаниям наших детей. Кроме того, мы должны уяснить себе, согласна ли Мальва добровольно отказаться от ее исконного вероисповедания и принять католическую веру. Если да, мы не можем противиться ее желанию. Если же нет, вам придется отказаться от ваших требований.
Йозеф фон Шишковиц побледнел. Зрачки его расширились. Такой прыти он не ожидал от этого сморчка. И вообще — подобной реакции, ибо в его кругу всякого рода мнения, сомнения, решения приходят исключительно сверху. А снизу должно следовать лишь послушание и ничего более. Он ни на миг не сомневался, что этот Розенбахов бастион он сломит без всякой борьбы, тем более что комендант этой крепости — всего лишь запуганный еврей из Галиции, безымянный карлик, не имеющий титула и звания, который комично пресмыкается и который должен беспрекословно повиноваться.
