— Какого дела? — спрашивали его не раз.
И он всегда отвечал одно и то же:
— Не важно какого! Лишь бы дело было.
И чтобы совсем уж отбросить всякие сомнения, Джим Вайсплатт нанес визит мистеру Гольдблюму. Это было, мягко говоря, из ряда вон, поскольку мистер Гольдблюм был раввином Четырнадцатой улицы и славился своей нетерпимостью к умеренным и полукошерным, как он презрительно называл вечно колеблющихся между «хочу» и «надо». А Джим Вайсплатт не однажды проявлял себя не только полукошерным, но чуть ли не язычником. Сущим грешником, который уплетает ветчину, когда ему этого хочется, ни во что не ставя строгие религиозные предписания.
Тем не менее Джим явился к раввину, чтобы спросить этого святого человека, так ли хорош, по его мнению, задуманный им бизнес — создать еврейскую футбольную команду. Святой человек, тотчас узрев неплохую рекламу для своего гешефта, неожиданно проявил поразительную любезность. Он просверлил Джима проницательным взглядом, многозначительно потер указательным пальцем правую ноздрю, давая этим понять, что напряженно обдумывает ответ на заданный ему вопрос.
— С одной стороны, — выдал он наконец, — это плохой бизнес, потому что можно проиграть. С другой стороны, — продолжал он, выдержав паузу, — это хороший бизнес, потому что очень даже возможен выигрыш. Эти гоим, порази их гром, утверждают, что мы крепки на головы, но совершенно слабы на ноги. Этим они недооценивают наши мускулы, будучи уверенными в том, что раздавят нас одним мизинцем. That is a chance
[11], мистер Вайсплатт, — это таки шанс! Что головами нашими, что ногами способны мы положить их на лопатки. Вспомните, что убило Самсона из рода Данова? Он ведь одолел льва, который вдесятеро был сильнее его. Но маленький Давид, этот тщедушный шмокеле на вид, взял-таки крепость Сион! Он разбил Маобитов, стер в порошок сирийцев и убил Голиафа, который насмехался над ним и был вдвое крепче его. Или Дебора, хрупкая женщина, которая выступила против ханаанеев, у которых было девятьсот железных колесниц и такие несметные полчища воинов, что небеса темнели от их бесчисленных копий. Но она победила их, потому что добрые цели преследовала.
— Короче, мистер Гольдблюм, что ждет моих племянников конкретно?
— Твои племянники победят, поскольку служат доброму делу, либо…
— Что значит «либо»? — неуверенно переспросил Вайсплатт.
— Либо они проиграют, если они такие же проклятые грешники, как ты. Они будут валяться на футбольном поле, как конский навоз, если они такие же идолопоклонники, как их дядя, если они будут молиться Мамоне или футбольному мячу.
— Они не молятся ни тому, ни другому. Пролетарской революции они молятся. Не богатство их идеал, а бедность. Они верят в социализм, все они одновременно стоят на земле и парят в облаках. Вот и судите, достойному делу служат они или нет…
— Если они исходят из веры, это достойное дело. Если же только из знаний, из предположений — никчемное. Вера позволяет человеку достичь невозможного, и это возвышает его до Бога. А просто знания приземляют человека, они предписывают ему делать лишь то, что он видит, чем располагает, что способен постичь. Жалкие плоды повседневной суеты, и все это затягивает человека в клоаку. Ты говоришь, они верят в бедность, в победу слабых над сильными, добра над злом, подобно Самсону, Давиду и Деборе. Они не ждут вознаграждения, а сражаются, как евреи из Священного Писания. Они смело бросаются в безнадежную борьбу. Это хорошо. Они победят.
— А если их противники окажутся такими же фанатиками своей веры, готовыми вступить в еще более безнадежную борьбу, чем мои племянники, — что тогда?
— Тогда победят другие, мистер Вайсплатт. А теперь ступай домой, потерянная ты душа. У меня еще много дел…
— О’кей, — ответил Вайсплатт, — я создам футбольную команду. Мои племянники совершенно мишугене — все как один. Самые большие фантазеры от Аляски до Бразилии. Я заработаю на них много золота, и это — главное!
* * *
Ури Таубеншлаг был самым дорогим тренером в Нью-Йорке и потому — именно так судят американцы — он считался лучшим тренером. У него был гимнастический зал в Грамерси Парк, где он пестовал спортивную элиту Соединенных Штатов. Правильнее было бы сказать — вымучивал, поскольку он, добиваясь высших результатов, изматывал своих воспитанников до крови, до потери пульса. Через его ежовые рукавицы прошли самые именитые атлеты страны. Джеймс Ректор, серебряный призер Олимпиады в беге на дистанции больше ста метров, Мартин Шеридан, золотой медалист в метании диска, античный стиль, Георге Доле, чемпион мира по борьбе вольным стилем, Харри Портер, победитель Олимпиады по прыжкам в высоту. Словом, не было ни одного фехтовальщика, ни одного пловца, ни одного бегуна с барьерами, который не познал бы на своих боках шпоры в бешеных гонках в Грамерси Парк. Ури Таубеншлаг называл свою школу Атлетической академией, и уже одно это название гарантировало качество.
Джим Вайсплатт был принят им и спросил напрямую: сколько возьмет Ури за то, чтобы превратить одиннадцать его племянников в первоклассную футбольную команду, способную сражаться за высшие призы. Ури ответил на это, что гонорар его не интересует и он претендует на часть прибыли.
— Прибыли, сказали вы? — Вайсплатт даже подпрыгнул. — С чего вы взяли, что она будет и что вообще они станут побеждать?
— Потому что мои воспитанники всегда побеждают — это во-первых. И во-вторых, вы — известный скряга, и вы не вложили бы ни цента, будь у вас малейшие сомнения в успехе.
— Ну хорошо, — согласился Вайсплатт, — я предлагаю десять процентов.
— Сходите лучше к моим конкурентам, мистер Вайсплатт!
— Двенадцать, но вы хватили через край.
— Наймите О’Брайна, он дешевле меня.
— Пятнадцать, но это мое последнее слово.
— Пятьдесят, мистер Вайсплатт, и ни пунктом ниже!
Выбора у Вайсплатта не было, и он подписал контракт. Он был до такой степени впечатлен размером маржи, которую выжал у него Таубеншлаг, что теперь и сам поверил: братья Камински победят!
* * *
Ровно через год Джим Вайсплатт появился в гимнастическом зале в Грамерси Парк и был потрясен. За двенадцать месяцев яйцеголовые интеллигентики превратились в крепких мускулистых парней. Это понравилось ему особенно потому, что, как всякий американец, он привык больше всего полагаться на примитивные достоинства тела.
Это были они, его племянники. Они упражнялись на гимнастическом коне и на брусьях, на перекладине и канате, на гимнастической стенке и трапе. Перед ним стоял крепкий, как камень, Хершеле, который изготовился для сальто. Там совершал прыжок согнувшись через коня пышущий здоровьем Бэр. Хрупкий Бенцион превратился в могучего штангиста. Педантичный хлюпик Шлойме стал походить на геркулеса, который, не чувствуя усталости, колотил боксерскую грушу.
— Парни в отличной форме, мистер Таубеншлаг! — с восторгом произнес дядя, и глаза его заблестели.
