Я говорил, что мы, евреи, в принципе являемся поборниками религиозной оседлости. Этим я хотел лишь намекнуть, что вечное движение — это наша явь, а покой — наша несбыточная мечта.
Вам, наверное, доводилось слышать, что, прощаясь друг с другом, мы с надеждой и верой произносим: «В будущем году — в Иерусалиме!» Этими словами мы возносим молитву к Всевышнему — положить конец нашему мучительному скитанию. Нашему вечному бегству от одной беды к другой. Мы молим, чтобы однажды Он наконец привел нас в тихую и надежную гавань оседлости.
* * *
Был леденящий декабрьский день. Всю ночь сыпал снег, благодаря чему Станислав, вечно грязно-серый, кокетливо облачился в горностаевое манто. Кучер восседал на козлах и посасывал трубку, давно погасшую от холода.
Весь домашний скарб Розенбахов лежал на подводе плотно упакованными тюками. Рядом с возницей сидели Мальва и Лео, который бережно держал между ногами деревянный штатив с прикрученной к нему фотокамерой.
— В Мюнхене нужно было мне остаться, — ворчал сквозь зубы придворный фотограф, чуть ослабив плотно сжатые челюсти, — и что ищет в этом занюханном Станиславе разумный человек?
— Так ведь и я все время об этом думаю, — безжалостно прокомментировала Яна, — останься ты в Мюнхене, не пришлось бы мне стать твоей женой. Только ведь и там ты никому не был нужен.
Эти злые слова показалась Мальве чрезмерно обидными, и она попыталась смягчить сказанное:
— Всеми фибрами души ненавижу это захолустье. Зато в пятницу мы уже будем в Вене, и до субботы весь этот кошмар будет забыт.
— Это твоя родина, Мальва, здесь ты появилась на свет, — грустно ответила Яна, — и я — тоже.
Подвода тряслась на ухабах, миновала вокзальный мост и дом, в котором квартировал Дашинский.
— Как же много оставляю я в этом городе! — вздохнула Яна, мельком взглянув на шестой этаж.
— Следы на снегу ты оставляешь, — съязвил Лео, не представляя, о чем вздыхает его жена, — да и те исчезнут, как только снег растает.
Яна промолчала, неприязненно стрельнув в сторону мужа уголками глаз. Мальва почувствовала напряженность между родителями и вновь попыталась немного разрядить обстановку:
— Видишь тот балкон наверху? — спросила она отца и уточнила: — Вон тот, с зеленым остеклением и ржавыми решетками?
— Мне это безразлично.
— Там живет Дашинский, мой учитель греческого.
— И это мне безразлично.
— У нас было договорено с ним встретиться сегодня в девять. Сейчас он ждет меня и понятия не имеет, что мы уезжаем навсегда.
— Пусть этот остолоп ждет, сколько ему влезет.
— Что, он тебе не нравится? — шикнула на него Яна. — Ты же совсем не знаешь этого человека.
— Я знаю этот город и его жителей. Все без исключения — бандиты.
— А Вена лучше, папа?
— Миллионный город, дитя мое. Там жили Моцарт и Шуберт.
— Ты всегда говоришь о покойниках, папа, а меня больше интересуют ныне здравствующие. Кто вообще там живет?
— Вся верхушка монархии. Все, что имеет имя и звание. И прежде всего, конечно же, кайзер.
Яна скорчила презрительную гримасу.
— Его Величество, полагаю я, будет лично встречать нас на вокзале, — в очередной раз съязвила она, роясь в сумочке, — с духовым оркестром, конечно же, и с наследником за руку.
— Он единственный в мире глава государства, под рукой которого мы в безопасности. Он называет нас «мои любимые евреи».
— Я так польщена, Лео. И когда ты снова наделаешь карточных долгов, Его Величество оплатит их, полагаю я.
— Ты же знаешь, Яна, в Вене начнется новая жизнь.
— Знаю, Лео, знаю, но ты уже много новых жизней начинал.
— Ну что ты, мама, всего боишься и опять тоску нагоняешь! — огрызнулась Мальва, заметив слезы в глазах матери.
— Я боюсь? А кто же отсюда убегает? Не я — это точно. Кто до смерти испугался студенческой шпаны?
— По-твоему, мне следовало бы драться с ними? — негромко возразил Лео. — Вас бы это устроило, если бы они саблями искромсали мне лицо? Чтобы они убили меня только за то, что я мою дочь в их тряпках сфотографировал? Я еще не сошел с ума! Они хотели меня четвертовать, эти кровопийцы. И что потом? Кто будет кормить мою семью?
Яна продолжала обыскивать свою сумочку. Наконец она нашла то, что искала. Это был амулет, данный ей Дашинским в качестве залога будущей встречи. Она крепко сжала его в кулаке и тихо заплакала. Лео, между тем, продолжал оправдываться, но Яна почти не слышала его слов:
— Я же не драчун — разве не так? Ради моей чести я должен был драться на дуэли, искать секундантов? Добывать оружие? Плевать мне на эту честь. Моя честь — не их, а их честь — не моя. У каждого — своя. Сущий сброд эти утонченные люди. Эти первые, вторые и третьи лучшие семейства. Обычные ворюги они — или я не прав?
— Конечно, папа, ты прав. Только с опозданием. До вчерашнего дня ты готов был лизать им задницы, этим мыльным пузырям. А сейчас ты понял, что весь твой прошлый мир был сплошной иллюзией.
— Ради бога, как же я, по-вашему, должен был поступить?
— Остаться там и сражаться, — ответила Яна, всхлипывая и утирая слезы, — не на саблях, разумеется, но есть и другое оружие.
В это время кучер выбил свою трубку и объявил:
— Мы прибыли на вокзал, prosche Pajnstwa
[10], пожалуйте выходить.
9
Из одиннадцати парней Камински Джим Вайсплатт решил создать американскую футбольную команду. Его конкуренты считали, что старик просто рехнулся, и тайком посмеивались в кулак. Работники его втайне жалели босса, пряча сочувственные взгляды и благоразумно воздерживаясь от каких-либо комментариев. Друзья недоуменно покачивали головами, строя молчаливые догадки о том, что это вдруг могло с Джимом произойти. И только молодая супруга его открыто демонстрировала свое отношение к новой затее мужа: она театрально вздымала руки и стенала:
— О, Джеймс, ты накликаешь на нас беду! Если ты не остановишься, я покончу с собой!
Джим, между тем, и не собирался отказываться от своей затеи. Он знал, что делает, и в успехе не сомневался. Он заглядывал в Библию, хотя, если честно, понятия не имел, с какой стороны к религии подступиться. Всего раз в год заходил он в синагогу и бранился после, как извозчик. По-настоящему он не прочел ни одной молитвы, но Библия ему нравилась.
— Потрясающая книга, — восхищался он, — сущий бестселлер, по которому можно учиться жить. Мудро сказано в Писании: мы — народ чемпионов, и самых могущественных противников наших мы будем одолевать до тех пор, покуда не иссякнет в нас уверенность в правоте нашего дела.
