* * *
О вкусах не спорят. О вкусе Джима Вайсплатта — уж во всяком случае, поскольку его эстетические нормы под стать представлениям примерно пятнадцати миллионов американцев. Такому множеству противопоставить нечего в принципе. Стоит ли, например, ввязываться в заранее обреченную на проигрыш свару против какого-нибудь индийского шелкового ковра, на котором вышит исполненный достоинства царь зверей, мирно спящий в тени двух кокосовых пальм? И что с того, что трогательный сюжет этот растиражирован на станках какой-нибудь занюханной сингапурской фабрики в количестве двух миллионов экземпляров и вся эта товарная масса завезена в Бруклин одним и тем же поставщиком? Что можно поделать против фарфоровых оленей, стоявших в натуральную величину во всех без исключения столовых комнатах от Манхэттена до Сан-Франциско? Есть ли малейший смысл оспаривать необходимость и целесообразность громоздких кожаных кресел от Самуэля Филькенштейна, изготовленных на двенадцать миллионов и выброшенных на рынок по двести баксов за штуку? Бессмысленно, потому что за три недели все двенадцать миллионов были распроданы, и это как нельзя лучше свидетельствует о совершенстве вышеназванной мебели.
Таким образом, квартира дяди Вайсплатта являла собой типичный образец типичного образцового американского вкуса, потому что в ней невозможно было найти хоть что-нибудь, о чем не упоминалось бы на страницах любого приличного каталога заказов.
Длиннющий стол с двадцатью четырьмя стульями при нем был поставлен компанией «Липпман и Фербер». Сервант со всеми хрустальными рюмками, рюмочками и стаканчиками в нем, серебряные столовые приборы и элегантная веджвудская посуда — все это было приобретено по случаю юбилейной распродажи в Торговом доме «Хайноцкий», в Вашингтонском сквере.
И даже Салли Вайсплатт, третья жена дядюшки-миллионера, на все сто процентов соответствовала идеалу пятидесяти миллионов американок. Она была американской девушкой мечты с мурлыкающим голосом ангорской кошки и с ослепительной улыбкой, буквально слепленной с рекламы зубного эликсира. У нее была безупречная фигура среднестатистической манекенщицы, а личико ее было поразительно схоже с бесчисленными личиками красоток, улыбающихся нам с обложек столь же бесчисленных ежедневных изданий. Она была приведена в дом ровно через девять месяцев после кончины предыдущей супруги его хозяина и с тех пор не уставала утверждать, что никогда прежде не была так счастлива, как теперь. Она относилась к своему мужу с такой же неподдельной нежностью, как и к своему автомобилю, к своей личной яхте, а также к чековой книжке Бостонского банка, с которой она ни на минуту не расставалась.
Грациозным жестом руки велела она всем одиннадцати парням присесть, успев при этом отметить, что даже неуклюжий Мордехай выглядит изящней и привлекательней, чем тот дородный господин Гемаль, с которым она когда-то познакомилась при посредничестве брачной конторы «Маккаби» на Второй авеню.
Женский инстинкт подсказывал ей, что неожиданное появление в их доме этих одиннадцати родичей может серьезно поколебать его привычное равновесие. Поэтому она сразу и вполне откровенно обозначила четкую дистанцию, которой в доме Вайсплаттов гостям следует придерживаться. При этом она не переставая грызла конфетки и то и дело выглядывала в окно.
Что же до дядюшки Вайсплатта, то он, напротив, демонстративно расточал гостеприимство, подливая племянникам светлое вино.
— Запомните, бойз, я совсем не филантроп. Я уже заплатил за вас десять тысяч долларов, потому что вы являетесь сыновьями моей родной сестры Ноэми, которую я люблю и почитаю, как мою собственную супругу. Не подумай превратно, Салли, тебя я люблю по-другому, и ты, крошка, хорошо знаешь как! Но заплаченные за вас деньги я хотел бы вернуть, к тому же — с процентами…
— Сомневаюсь, — заметил, между прочим, Адам, — что наш отец отстегнет их вам. Он у нас бройгес — злопамятный, и никогда не простит нас.
— Ваш отец? Какое отношение имеет Янкель Камински к вашим долгам? Ни черта он не имеет! Вы сами будете работать, и, значит, я верну мои деньги.
— Что ты на нас заработаешь? — спросил старший из братьев насмешливым тоном.
— Двести процентов, бойз, или я расшевелю вас пинками!
— А если мы не согласимся, дядя Вайсплатт?
— У вас нет никаких документов, парни, не забывайте об этом. Итак, чему вы в жизни учились?
— Я — студент-дипломник в области философии.
— Пустота. Дальше?
— Ицхак учился в Академии искусств.
— Тот же нуль. Дальше?
— Шломе пишет диссертацию о римском праве.
— Этим не прокормишься. Следующий?
— Мордехай — учитель физкультуры.
— Наконец первый нормальный человек. Дальше?
— Мойше — студент-химик.
— Тоже неплохо. Дальше?
— Лазик учился в консерватории на музыканта.
— Соловушка, если я правильно понимаю. «Песни — лето напролет, а зимой — ни крошки в рот…»
— Адам изучал математику.
— Профессия попрошаек.
— Бенцион изучал ассирийскую грамматику.
— О, — съехидничал дядя Джим, — эти знания сделают его миллионером!
— Менахем посвятил себя оккультным наукам.
— Факир, значит. Так это зовется в Америке. Он должен научиться вытворять фокусы и выступать в цирке. Умора, ей-богу! Один лучше другого…
— Аарон учился на часового мастера.
— Слава тебе, господи! Третий нормальный человек на все семейство. И последний?
— Хершеле хотел стать артистом, но пока — он школьник.
— Ну вот что, парни, — тяжело вздохнул дядя Вейсплатт, с отчаянием забрасывая в рот полную жменю орешков, — счастливый я человек! У меня самая красивая жена во всем Лоуер Ист Сайде. У меня более пятидесяти парикмахерских салонов в Нью-Йорке и дюжина казино на Западном побережье. Но завтра все это обернется прахом, если я соглашусь вас содержать. Здесь вам не Россия, мои дорогие, здесь — Америка. Здесь никто не станет тратить время на римское право и ассирийскую грамматику. Здесь человек вынужден бороться за выживание, либо он погибает. Знаете, что это означает?
— Именно за то, что мы боролись, нас сослали в Сибирь.
— Борьба — процесс бесконечный, но нужно чего-то добиваться. Чего хотите вы добиться в этой жизни?
— Всеобщей справедливости, дядя Вайсплатт.
— И все?
— Что значит — и все? Справедливость — главное достоинство жизни.
— Только ею сыт не будешь.
— Возможно, на жизнь зарабатывать нам придется чем-то другим. Возможно, мы вообще погибнем в борьбе, но одно бесспорно: мы либо победим, либо умрем.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно!
— И вы ни за что не сдадитесь?
— Ни за что!
