Танатос осклабился и дружелюбно сообщил:
— Что ж… пока жив, он твой.
— Они оба мои, пока живы, — подмигнул Дэвид темным глазом.
And death keeps knocking at our door.
So we open a door
And we die a bit more.
И смерть продолжает стучать в нашу дверь.
Мы открываем дверь
И понемногу умираем.
HIM «Our Diabolikal Rapture»
Глава девятая
Незнакомые отражения
Говорят, во тьме зародилась жизнь, в ней же она и умрет.
Говорят, во тьме все едино.
Во тьме снов Алисы царил Якоб. Он обжил это безымянное пространство, сделал его своим домом.
У Якоба не было начала, не предвиделось и конца. Как фрагмент вырезанной кинопленки, он продолжал длиться, пойманный в ловушку времени. Но теперь он нашел себе место, потому что Алиса вывела его наружу.
Он пробрался из мира мертвых в ее голову.
С той встречи на станции «Ослоер-штрассе» Якоб до отказа заполнил ее сны своими болезненными, крошащимися словами:
«Алиса, входы и выходы везде: за каждым зеркалом, за каждой станцией метро, между окнами и дверями, между секундами и минутами. Просто найди уже нужную лазейку. Это несложно. Ты должна различить линию, где черное переходит в белое, а день — в ночь. Возьми эту границу, да, вот так, пальцами, ощути ее текстуру, реальность и раздвинь. И ты будешь свободна, а с тобой наконец-то и я. Нет другого способа избавиться друг от друга. Или вдвоем, или никак. Мы оба ни живем, ни умираем. Качни уже чашу этих весов в нужную сторону. Алиса, входы и выходы везде…»
Она просыпалась с гудящей головой и онемевшими ладонями и ступнями, словно в дреме понемногу отдавала себя тяге с той стороны. Ей казалось, что сна и не было, настолько уставшей и опустошенной она становилась изо дня в день.
Пока Алиса принимала происходящее интуитивно. Как паук тонкими лапками перебирает по поверхности стены, так и она постигала эти странные безымянные процессы между жизнью и смертью, в которые ее вовлек Якоб.
Вторая реальность брезжила в воздухе, она уже не могла избавиться от ощущения этой тонкой разделительной линии. Почему другие не понимают этого? Взять хотя бы их главного патологоанатома Хеннинга. Более тридцати лет работая с трупами, он знал о них больше, чем о живых.
«Смерть — это врожденная функция организма, — обронил он в их недавнем разговоре. — Мы рождаемся уже запрограммированными на умирание. Пусть оно придет годами позже, но оно в нас. Однако глазами его не увидеть. Это и остается для меня самым страшным в человеческой жизни. Ты можешь умереть сегодня от удара по голове кирпичом или через шестьдесят лет, когда откажет сердце. Тем не менее эта стадия неизбежна, но неизвестно, когда к ней придешь».
Ей так хотелось, чтобы Хеннинг был прав. В биении пульса людей Алиса чувствовала другое, скрытое трепыхание. Это было ее тайным трюком еще со времен практики в клинике. Измеряя чужой пульс, она слышала несколько ритмов: один — это колебания стенок артерий, другой — ход чужого времени.
Вот почему она знала, кто выйдет здоровым, а кого увезут в холодильную камеру. Каждый придет к смерти, но в свой срок. Это не лотерея из случайных кирпичей. Всему уже заданы координаты.
Так почему же Хеннинг, такой умный и опытный врач, не слышит хода чужого времени?
Но отклонение от ритма оказалось возможным: это пограничное состояние, ни там, ни здесь. Самоубийцы, разбившие часы своей жизни вдребезги, потому что они показывают неверное время. Она никогда не слышала в биении пульса Якоба, что он скоро умрет. Может, поэтому и не верила в его бредни о самоубийстве…
«Слишком долго, слишком долго ждать! — заклиная, шепчет Якоб в ее голове. — Я сам, сам все сделаю! И никого не спрошу!».
В тот злосчастный день, сидя на бордюре и не желая возвращаться в ненавистную квартиру, в которой гремел его похоронный марш, она ощутила момент его ухода, когда он отдался чувству необратимости и страха. Но она не слушала себя годами, отмахивалась от каждого предчувствия. Теперь это мракобесие наконец ее догнало и начало самовольно вести вместо разума. Якоб всегда говорил ей, что она только прикидывается уравновешенной умницей.
«А внутри у тебя такая же пропасть, как и во мне. Ты просто не подходишь к ней близко».
Эти мысли оставляли в душе тяжелую смуту. Алиса все чаще всматривалась в свое отражение и безмолвно говорила с собой:
«Я знаю больше других, но это не делает меня счастливее. Я вообще не понимаю, что делать с этим… Но раз оно во мне, то может, я совладаю? Что, если предчувствие смерти равносильно ее предупреждению? Или я — просто самоуверенная дура…».
Якоб маячил за спиной и прижимал палец к губам. Якоб знал, но не мог сказать. А ответ был где-то рядом, за толщей стекла.
***
У этих дней, походящих на затянувшийся плохой сон, была и светлая сторона — письма Люка.
Их накопилось больше двадцати. Алиса уже знала каждое наизусть, но ей все чаще казалось, что он куда-то от нее ускользает. Буквы истончаются, и за их узором вдруг вырисовывается странная пустота.
Она не задавала лишних вопросов, не называла вещи своими именами и не просила больше, чем получала. Но все равно ждала, что случится какое-то чудо — появится Оля и втащит ее за руку в мир-маскарад, где за черной помадой и подведенными глазами прячут истинные лица, или Люк сам выпрыгнет перед ней, как кролик из шляпы, — фокус-покус, Алиса…
Для него хотелось сделать больше. Не дать ему раствориться в этом котле славы, денег и наигранных страданий.
«Если бы я могла, то заперла бы тебя в твоем чертовом особняке, пока мир не забудет твое имя», — размышляла она, перебирая письма, в которых спасалась от оживающих ночных кошмаров.
Но май прошел и первая неделя июня внезапно обернулась безмолвием. Конвертов с посланиями больше не было. Могила Якоба потеряла свой смысл вдвойне. Там не было ни его, ни Люка.
Алиса застыла на пугающей развилке между тем, что уже отжило свой век, и тем, что так и не началось.
«Да где же ты, Янсен? Пиши мне, говори со мной, веди меня, раз взялся», — в панике думала она, а потом ловила себя на мысли, что становится похожей на Якоба, который когда-то так же вцепился в нее.
Как и прежде, она сидела перед надгробием, скрывая лицо за упавшими волосами, и чувствовала себя по-настоящему покинутой. Без слов Янсена казалось, что ее оставили и живые, и мертвые.
До него же было не добраться. Она даже не знала, в Германии он или нет.
Осталось только короткое напутствие на загадочное «после»: не приходить к этой могиле, когда он почему-то перестанет ей писать. Алиса смотрела, как небо хмурится над кладбищем, и ей хотелось по-детски разреветься раньше него. Потому что она внезапно поняла, что закончила тем же, с чего начала, — белым крестом и письмом, оставшимся без ответа.
