Зеркало стояло чуть впереди, ловя блики тусклого света.
Люк подошел ближе и уставился на зеркальную гладь, в которой отражался он сам и комната позади него.
— Ну же, — прошептал он, ласково поглаживая раму, — покажи мне что-нибудь. Давай…
Его голос звучал нежно и проникновенно, как если бы он говорил с любимой девушкой. Но это всего лишь был старинный предмет мебели.
На него уставились блеклые зеленые глаза с полопавшимися сосудами. Зеркало молчало.
— Теперь ты — мое. Давай…
Тогда, в доме Генриетты Лаубе, он мельком увидел, что за ним кто-то стоял, положив руки ему на плечи… Но в тот раз мираж ускользнул, стоило ему моргнуть. Он постучал костяшками пальцев по стеклу и ощупал раму — ничего.
Терпения у него не было, и Люк, чертыхнувшись, пошел вниз, забыв прикрыть дверь. Его спина удалялась в отражении, пока не исчезла на лестнице. Некоторое время в зеркале ничего не отражалось, кроме куска комнаты и распахнутого проема.
Однако позже в отражении нарисовалась девушка, невероятно походящая на самого Люка. Такая же высокая, зеленоглазая, с причудливым изломом бровей, отчего ее лицо казалось слегка удивленным.
Но в мансарде было пусто.
— Люк, — беззвучно разомкнулись ее губы.
Ее пальцы коснулись поверхности зеркала с другой стороны, и на лице отобразилось искреннее недоумение. Но он уже был внизу. С легким разочарованием девушка развернулась и ушла куда-то… куда-то за зеркальную раму, в мир, который уже не отражался.
Heads up, we’re in a dead club.
Берегись, мы в клубе мертвецов.
The Kills «Doing It To Death»
Глава седьмая
Есть один способ
«Привет, Якоб. Мог бы для приличия рассказать, как у тебя дела.
Мои дела по-прежнему, да и в мире все без изменений. Солнце всходит и заходит, а часы тикают. Время делает нас заложниками нашей памяти. Если бы не попытка человека разбить действительность на часы и дни, мы не придавали бы такого значения тому, что было, есть и будет.
Пифагор давно сказал, что все есть число. Правда, был еще Фалес, который твердил, что все — вода. Кто из них прав? Время ведь и число, и река.
А еще это просто отсчет в пустоте, который начали люди.
Забавно: в двух разных книгах за короткий промежуток времени мне встретилась одна и та же фраза на латыни: quod erat demostrandum — «что и требовалось доказать». Я не упускаю просто так подобных случайностей, хочу, чтобы они имели смысл.
Только вот что требовалось доказать? Что все — число? Что все — вода?»
***
Алиса гоняла на шаффле
[13] одну песню за другой в ожидании поезда. Уши были заткнуты, чтобы не слышать воплей каких-то тинейджеров, пляшущих прямо на станции метро. Похоже, они ехали на дискотеку и уже набрались…
Шаффл казался ей забавной штукой. Он давал ответы, когда того не ждешь. С этим было связано давнее воспоминание.
…Лет в пятнадцать она (уже черт разберет почему) болталась с одной отвязной компанией. Ее случайно прибило к их кругу, хотя в друзья они ей не годились. Однажды их занесло на кладбище под Галле, где была предложена забава века — гадание на шаффле.
— Правила просты, — вещала Марайке, главная заводила, — встаешь у кладбищенской стены, стучишь по ней и говоришь…
— Есть кто дома? — проорал Штеф, и все начали ржать.
— Очень умно, — закатила глаза Марайке. — Стучишь и говоришь: «Кто за стеной, поговори со мной!». Далее берешь айпод, — она демонстративно извлекла серебристый гаджет, — долбишься в стену…
Костяшки пальцев трижды стукнули о каменную ограду, отделяющую от них царство мертвых.
— Кто за стеной, поговори со мной!.. Итак, когда… Штеф лишится девственности?
Мелькнула ехидная улыбка, за которой последовал их дикий хохот до неба. Штеф злился и хмурился. Марайке била по больному.
— Ну… — Она нажала на «шаффл» и начала сама ржать.
Затем подключила портативные мини-колонки, откуда понеслись Yeah Yeah Yeahs:
«You’re a zero-o-o»
[14].
И все снова принялись угорать, а Штеф показал Марайке средний палец.
— Даже айпод знает, что никогда, — развела руками та.
— Шла бы ты, шлюха! Ответ вообще не о времени вышел, — огрызнулся Штеф.
— Ну, кто еще хочет? — дернула та нарисованными бровями. — Может… ты, Алиса?
Новенькая в компании — к дурацким приколам, есть такая народная примета.
Но Алиса только пожала плечами. Можно и попробовать.
Марайке передала ей плеер и застыла вместе с другими напротив, сложив руки на груди. Алиса зачем-то огляделась. Вокруг, кроме них, не было ни души, а у кладбища темно, хоть глаз выколи. По венам пронеслось секундное возбуждение, и она легонько постучала по камню.
— Кто за стеной, поговори со мной, — отчетливо донесся до нее собственный голос, который одновременно казался приглушенным и чужим.
Словно интонации углубились. Мелькнула нотка необъяснимой властности. Но никто даже не заметил этого. Марайке продолжала гонять во рту жвачку. Остальные скалились, готовые в любой момент взорваться пьяноватым хохотом.
— Спроси что-нибудь, — подбодрила Марайке.
Алиса пребывала в легком трансе. Голос знакомой доносился как сквозь толщу воды. Зато слышалось другое.
Там, за стеной, — иное измерение реальности. Мертвые не глухи. Мертвые внимают, когда живые говорят с ними. И сейчас они все — у стены по ту сторону — толпятся, жмутся и ждут. Ведь их позвали.
Алиса ощущала каждого, кто похоронен на этом кладбище.
— Что ждет Марайке на следующей неделе? — спросила она и перемешала песни.
Заиграл Мэрилин Мэнсон, «No Reason». Все недоуменно слушали текст, пока не дошло до припева:
«Rape, rape, rape Persephone»
[15].
— Что за хрень? — не выдержал кто-то из них.
Алиса моргнула, и наваждение прошло. Больше она не чувствовала невидимых холодных ладоней по ту сторону стены. Это был просто поздний октябрьский вечер и шесть слегка пьяных тинейджеров.
— Дуба-а-ак, — поежилась Марайке. — Ладно, в задницу этот прикол. Пошли, что ли, в «Мак»…
