Вдох? Или тишина?
Кажется, у него глаза вылезли из орбит…
Ладони отчаянно колотили о стену, наконец что-то с болью вырвалось и он облегченно опустил веки.
Через мгновение Люк пришел в себя и уставился на стекающие по побелке струйки крови. Было смутное подозрение, что это только что вырвалось из него. И это не прикушенный язык.
Утерев подбородок, Люк отправился назад, на сцену.
***
А на следующий день, высоко подняв ворот легкой куртки и нацепив темные очки, Люк торчал в приемной небольшой частной клиники под Цюрихом.
Рядом сидела только пара старушек, лопочущих про свои анализы. Время от времени они жизнерадостно обращались к нему с риторическими вопросами, но он в ответ только мычал что-то нечленораздельное. Ожидание, длившееся не более получаса, показалось вечностью.
В обычную клинику — ясен пень — он в жизни не пошел бы, а сообщать об этом Анри не было никакого желания. Все его звонки за утро он проигнорировал, а из отеля вышел через черный ход, чтобы его дуболомы за ним не последовали. Иногда его самого ужасала собственная жизнь, в которой он прятался не только от поклонников, но и от лучших друзей.
О том, как он закончил вчерашний концерт, даже вспоминать не хотелось. Оставшиеся три песни Люк неожиданно для группы и публики отыграл сам, акустически, иначе ему было не перекричать их хеви-метал запилов. Все закончилось тихо, чуть ли не как колыбельная. Впрочем, в социальных сетях это назвали «атмосферным» и ставили хэштег #домурашек. И на том спасибо.
— Герр Янсен, — обратилась к нему медсестра, — вас ждут.
Он встал, быстрым шагом направился в кабинет и уже там наконец-то стянул очки, расслабленно улыбнувшись Ингрид.
Пожилая женщина с высокой прической поднялась с места и крепко обняла его. От нее пахло анисовой водой. Люк никогда не понимал, почему. Может, это было одно из лекарств, но запах был даже в ее доме, что напоминало ему о детстве.
— Люк, — растроганно протянула она. — Наконец-то вернулся! Ну скажи, что навсегда!
— Ноги моей тут не будет вне концертного тура. Но я рад тебя видеть.
Ингрид фыркнула и вернулась за стол с презрительным видом. Впрочем, Люк прекрасно понимал, что это напускное.
— Ну и дурак! Встречаю иногда твоих бывших одноклассников, всегда спрашивают, как ты. Будто мы с тобой регулярно общаемся. Позвонить-то не удосужишься, какие уж визиты.
Люк улыбнулся, устраиваясь в поскрипывающем кресле, стоящем в кабинете уже бог знает сколько лет.
Ингрид была в его жизни кем-то между матерью и другом. Она присматривала за ним с детства. А когда кто-то опекает тебя с такого раннего возраста, начинаешь верить, что этот человек был всегда. Она никогда с ним не церемонилась, могла даже дать пинка… Люк всегда питал слабость к прямолинейным людям, даже если их прямота граничила с бестактностью.
Врач смотрела на него с плохо скрываемой нежностью. Перед ней был все тот же Люк: много нешуточного упрямства и крепнущая с годами нелюбовь к родному дому. Он постарался вычеркнуть все, что только могло потянуть его назад. Обрубил почти все контакты и никогда не приезжал в гости вне концерта. Да и говорил уже как берлинец, быстро и глотая все окончания.
«Что можно сделать с человеком, который полжизни посвятил тому, чтобы отпилить свои корни?» — часто спрашивала себя Ингрид.
Благословить его, и пусть несется как перекати-поле.
Она подняла на него смягчившийся взгляд и сообщила:
— Как правило, я вижу в своем кабинете Янсенов, если они больны или если думают, что больны. Как твою матушку, к примеру. У нее все хорошо?
— Просто прекрасно. Ив покинула Старый Свет и вернулась в Штаты. Мы с ней не видимся. Единственное, что нас связывает, — это открытки по праздникам.
Ив. Не мать, а просто Ив. И главной причиной была сама Ив.
«Не зови меня мамой, я чувствую себя старыми разношенными тапками», — брюзжала эта американская лошадь своему четырехлетнему сыну.
Сказано — сделано: никаких «мам», только Ив.
Ингрид помнила ее очень хорошо. Высокая, под два метра ростом, челюсть как у мужика и прокуренный голос. Но у нее был продуманный образ себя, как ни крути. Этакая независимая женщина, повернутая на здоровом образе жизни и равноправии.
С отцом Люка они жили в постоянном стрессе, потому что Ив не хотела вписываться ни в круг его родственников, ни в город — никуда. По-немецки знала всего пару фраз и произносила их с чудовищным американским акцентом, даже не утруждая себя попытками скрыть его. Критиковала швейцарский размеренный образ жизни, называя Цюрих лежбищем живых мертвецов. И тут, надо признать, они с Люком были два сапога пара. Нелепым чувством юмора он пошел в мать, и это стало еще одной причиной, по которой Ив и Люк не могли выносить друг друга дольше суток, потому что с возрастом становились похожими, как две капли воды.
— Мой дорогой, родные люди так себя не ведут, — тем не менее укорила его Ингрид.
Люк ухмыльнулся под нос и спросил:
— Ну а кто сказал, что мы родные?
— Я не лезу в ваши взаимоотношения, хотя за долгие годы знакомства с вашей семьей у меня, кажется, есть на это право. Твоя мать, в сущности, одинокая женщина.
— По существу, мы все одинокие люди, — парировал он, вертя в руках песочные часы с ее стола.
— Я знаю только, что ты упрямец и немного дурак. — Ингрид нацепила очки и посмотрела на него снова, уже более внимательно. — А на вид — бледная немочь. Слушаю тебя.
Тогда Люк перестал курочить ее вещи и описал в общих чертах, как заплевал кровью стену, и удушливый кашель, который в последнее время его доставал.
Ингрид слушала, и ее лицо выражало настороженность. Постепенно тонкие брови медленно сходились к переносице, пока не превратились в одну прямую линию. Люку нравилось ее лицо, оно было невероятно честным. Движение одной мышцы могло заменить любые слова.
— Мне совсем не нравится твой рассказ, — сурово сказала она. — Но пока не проверим, я воздержусь от выводов.
И Люк понял, что выводы были не очень хорошие.
***
Вернувшись с рентгена, он уже успел подумать о всевозможных вариантах. Но за годы у него выработалось странное спокойствие ко всему происходящему. Шоковый порог как-то стерся…
— Садись, — жестко велела Ингрид.
Люк упал в кресло и обнаружил, что дисплей на стене включен. Ингрид щелкнула мышкой, выводя на экран рентгеновский снимок.
— Знакомься, Янсен, это твои легкие, — резко бросила она.
— Очень приятно, — отозвался он, отстраненно разглядывая картину, которая ни о чем ему не говорила.
Но умом он уже и так дошел.
— У меня рак?
