– Это зависит от многих вещей, – наконец отвечаю я. – А что?
– Да не важно, я просто так спросил. – Стивен вдруг вскакивает с кровати. – Я, пожалуй, быстренько душ приму, хорошо?
Он вихрем проносится мимо меня и исчезает в ванной, а я продолжаю слушать безвкусную электронную музыку – хотя это современная переработка какой-то старой песни, слова которой, пожалуй, не слишком хорошо сочетаются с идеями, изложенными в учебнике «Основы современной христианской философии», или с кодексом Истинного Мужчины, или с извращенным видением мира Карла Корбина, – и чувствую, что меня вновь охватывает дрожь как предвкушение близкой беды. И беда эта неумолимо надвигается на меня, выдавливая воздух из легких, заставляя не дышать, не существовать, не жить…
Нет, это абсолютно невозможно, убеждаю я себя; Стивен никак не мог узнать о наших с Лоренцо отношениях. Никоим образом. Мы были чрезвычайно осторожны тогда, в тот последний раз, когда случайно встретились на Восточном рынке, а потом ехали по запруженным автомобилями улицам в свою «крабью нору», и я всю дорогу проторчала на полу, скорчившись под задним сиденьем. К тому же это было в марте, и Стивен наверняка находился в школе на занятиях.
Тревога и усталость наваливаются на меня одновременно, тяжелые, как мешки с кирпичами, и я уныло тащусь вниз, на кухню, чтобы помочь Патрику.
А Патрик по-прежнему что-то насвистывает.
Глава тридцать четвертая
Меня будят сирены. Их вопли в ночной тиши, похожие на крики диких зверей, становятся все громче и громче, и мне уже начинает казаться, что звучат они прямо у нас под окном. За жалюзи вспыхивают красные и синие сполохи, и я понимаю, что все это мне не снится.
– Какого черта? – бормочет Патрик, поворачиваясь с боку на бок раз, потом другой, потом накрывая голову подушкой, но и там он выдерживает недолго: реальная действительность упорно просачивается сквозь занавес сна, и Патрик встает.
А у меня в голове крутится тот разговор, который сегодня утром был у нас с Лин в ее кабинете. «Ты что, по-прежнему питаешь нежные чувства к нашему итальянскому коллеге?.. И давно это у вас продолжается?.. Будь осторожна, детка. Ты можешь потерять куда больше, чем только голос».
И потом еще Стивен. Его загадочный вопрос до сих пор звучит у меня в ушах.
– О господи, – говорю я и подхожу к окну.
Самое большее, что я могу разглядеть, это два легковых автомобиля, и третий побольше, квадратный, похожий на «Скорую помощь», но не белый. Затем подъезжает и еще один легковой автомобиль и пристраивается за этим приземистым грузовичком, полностью заблокировав нашу подъездную дорожку.
Теперь к нам не подъехать ни одной машине. И не выехать.
Я что-то такое говорю, но мои слова вряд ли слышнее хриплого шепота, они лишь слабо скребут воздух. Да и все во мне, похоже, перестает нормально функционировать – колени трясутся, как желе, голос мне не повинуется, желудок вот-вот готов снова взбунтоваться. Тошнота волнами подступает к горлу, пока я неотрывно смотрю на яркие автомобильные фары, вереницей выстроившиеся на улице перед нашим домом.
Я жду, когда позвонят в дверь – что ж, самое обычное дело, нечто подобное я давно уже предвкушала. А раньше такой звонок в дверь означал гостей, приехавших на выходные, или курьера с ожидаемыми мной покупками, или приятную пару из Юты, несмотря на мое нежелание обращаться в какую-либо религию, всегда почему-то выглядели очень приятными и хорошо отмытыми. А еще звонок в дверь в былые времена мог означать появление всяких карнавальных персонажей во время Хеллоуина – привидений, гоблинов, принцесс или героев последних знаменитых боевиков.
– Я схожу, – говорит Патрик.
А я все жду, когда у нас на двери звякнет звонок, и думаю о По с его ужасным шрамом, замашками бывшего спецназовца и фантастической немногословностью. Нет, сегодня для меня зазвонят не серебряные или золотые колокольчики, а железные.
Ох, так вашу мать…
И я уже вижу, как они входят в дом – в военной форме, вооруженные этими своими черными электрошокерами, – и идут по полированным половицам моего дома, оставляя вмятины и следы. Я вижу среди них Томаса, преподобного Карла и других Истинных, и у одного из них в руках маленькая коробочка, а в ней браслет-счетчик, лимит слов в котором равен нулю, и он вскоре защелкнется на моем запястье, точно железный наручник. Я вижу телевизионные камеры и новых репортеров, которые щелкают камерами со вспышкой в попытках поймать в объектив бывшего доктора Джин Макклеллан, отныне приговоренную к жизни в абсолютном молчании и каторжной работе на полях Айовы, или на рыбозаводах Мэна, или на текстильных фабриках Алабамы. Ну и, естественно, подлежащую публичному осуждению и осмеянию.
«Стивен, – думаю я. – Что же ты наделал?»
За Лоренцо они не придут. Это я знаю. К прихотям мужчин в любом обществе всегда относились терпимо.
Соня с горящими глазами влетает в мою спальню. А в коридоре слышны шаги близнецов – они явно направляются в другую часть дома, куда ушел и Патрик.
– Ничего страшного, малышка, – говорю я, обнимая Соню. – Все хорошо.
Но нет, все совсем не хорошо. И очень страшно. Но я так и сижу на полу, прислонившись спиной к кровати и баюкая дочь в ожидании неизбежного, как Судный день, звонка в дверь.
Глава тридцать пятая
Проходит целых пять ужасных минут, прежде чем я слышу в коридоре торопливые шаги Патрика.
– Все это просто отвратительно, – говорит он. – Что бы там ни случилось, это что-то плохое. – Тревожные морщины как-то особенно отчетливо проступили у него на лице – точно бесчисленные линии на бледном фоне контурной карты.
Но в дверь к нам так никто и не позвонил.
Я заставляю себя встать, беру Соню в охапку и следом за Патриком иду на кухню. Парад автомобилей на нашей улице по-прежнему продолжается, по-прежнему пронзительно воют полицейские сирены, по-прежнему вспышки синего и красного света тревожат ночную тьму. Шестеро мужчин выстроились у парадного крыльца Кингов, еще двое стоят на страже у задней двери.
«Это не за мной, – крутится у меня в голове. – Не за мной. Не за мной. Не за мной».
Женский пронзительный вопль вдруг разрывает ночную тишину, он отчетливо слышен даже у нас на кухне, и я все же решаюсь выглянуть из окна.
Лео делает шаг к выключателю, намереваясь зажечь свет, но я поспешно его останавливаю:
– Нет. Не включай. Пусть будет темно.
Господи, что такого могла сделать Оливия Кинг?
…если б кто-то, кого ты знаешь… а может, даже и по-настоящему любишь… совершил гнусный поступок, ты бы… настучала на него?
И тут до меня доходит: все эти мужчины явились сюда вовсе не за Оливией, а за Джулией.
Я отворачиваюсь от окна. Патрик по-прежнему стоит рядом со мной, бледный как привидение. Соню я усадила на один из барных табуретов у стойки посреди кухни. Сэм и Лео тоже здесь и смотрят на происходящее у соседей круглыми от ужаса и изумления глазами размером с тарелку «фрисби».
