– Для чего?
– Это личное дело.
– Какое личное дело стоит сто тысяч долларов?
Мы несколько секунд просто смотрим друг другу в глаза, склонившись над бешено бьющей из крана струей воды.
– Это очень личное дело. – И Лоренцо выключает воду. – Ну что, теперь ты лучше себя чувствуешь?
– Конечно. – Я не совсем понимаю, что он имеет в виду: то ли то, что утром меня вырвало у него в кабинете, то ли этот наш разговор. – Ясное дело, лучше.
– Это хорошо. Потому что нам пора заняться делом.
– Погоди. – Я снова включаю холодную воду. – Когда они обратились к тебе по поводу нашего проекта?
– Сразу после того, как Бобби Майерс разбил себе голову.
Я киваю и медленно говорю:
– Понимаешь, Энцо, невозможно за три дня раздобыть две установки «Тесла МРТ» – заказать их, доставить и установить. Такое не под силу даже нашему правительству.
Его улыбка, когда он слышит свое старое прозвище, похожа на трещину.
– Да. Я знаю. Идем. Давай-ка выкопаем из лаборатории Лин, поглощенную техно-оргазмом, и слопаем какой-нибудь ланч. – Мы снова выключаем воду и возвращаемся в неврологическое отделение лаборатории. Часы как раз показывают час дня.
– Ты кого про себя назначила нам в первые пациенты? – спрашивает Лоренцо.
– Конечно, Делайлу Рей. Знаешь, я тут на днях встретилась с ее сыном… Он наш почтальон.
А еще он – тот человек, который, мигнув три раза, сообщил мне, что у него есть жена и три дочери. И, вспомнив об этом, я делаю в уме зарубку: в следующий раз я должна непременно оказаться у дверей, когда он принесет нам почту. Но сейчас я способна толком думать исключительно о еде.
Глава тридцать первая
В послеполуденное время, когда я тащусь в плотной, извивающейся, как змея, веренице машин по Рок-Крик-Паркуэй, мне приходится как можно ниже пригибаться к рулю, чтобы хоть отчасти избежать изумленных взглядов водителей-мужчин, которые в основном и заполняют улицы в час пик. И, естественно, я снова вспоминаю Джеки Хуарес.
Если она и называла Патрика «полным ссыклом», то Лоренцо она никогда никаких прозвищ не навешивала.
– Среди мужчин встречаются только два типа, – как-то сказала она, – настоящие мужчины и бараны. Тот парень, с которым ты встречаешься…
– …типичная овца, – закончила я за нее. – Я так и знала, что его таким считаешь.
– Не кажется, Джини. Я уверена. – Джеки раскурила сигарету – в тот год она курила легкие вирджинские сигареты, а нашу квартиру украсила китчем «Детка, ты проделала долгий путь», – и выпустила изо рта облачко ментолового дыма. – Я вот что хочу сказать: если бы я собралась переключиться и присоединиться к вашей команде, то мне бы хотелось получить такого мужчину, который… ну, не знаю… который всегда стоял бы за меня горой.
– Смотрите, какая ты, оказывается, у нас романтичная, – съехидничала я.
В ответ Джеки небрежно пожала плечом, словно показывая, что я несу чушь, и серьезно сказала:
– Может, и так, но мне был бы нужен человек, просто способный в случае необходимости проявить должную стойкость.
– Но Патрик такой добрый! – попыталась я защитить своего будущего мужа. – Разве доброта ничего не стоит?
– Только не в моей системе ценностей.
Когда я защитила диссертацию, а Патрик получил постоянную должность, мы поженились. Я не раз приглашала к нам Джеки и очень надеялась, что она все-таки придет.
Она не пришла.
Возможно, я бы на ее месте тоже не пришла.
Я сворачиваю и останавливаюсь у светофора рядом с матово-черным «Корветом». За рулем мужчина средних лет, даже, пожалуй, пожилой. Менопауза в спортивной машине, насмешливо думаю я. Черное непрозрачное окно «Корвета» залеплено наклейками: «МАЙЕРСА В ПРЕЗИДЕНТЫ»; «Я-ТО НАВЕРНЯКА ИСТИННЫЙ, А ТЫ?»; «СНОВА ПРЕВРАТИМ АМЕРИКУ В СТРАНУ ВЫСОКОЙ МОРАЛИ!» Тип за рулем сигналит мне и явно ждет, чтобы я повернула голову в его сторону. Потом он опускает окошко, и я машинально делаю то же самое, полагая, что он просто хочет спросить, как ему проехать на ту или иную улицу, ибо запутался в дьявольском лабиринте вашингтонских диагональных авеню.
Но он всего лишь смачно плюет, стараясь попасть мне прямо в лицо, и, как только красный свет светофора сменяется зеленым, с ревом уносится прочь на своем «Корвете».
Только тут до меня доходит, что у меня на заднем стекле до сих пор красуется наклейка с призывом голосовать за другого кандидата в президенты.
Вот интересно, что бы на моем месте сделала Джеки? Помчалась бы за этим типом вдогонку? Возможно. Или тоже плюнула бы в него? Очень на нее похоже. Но мысли о Джеки быстро вытесняют совсем другие. Я пытаюсь угадать, что сделал бы в этом случае Патрик, и прихожу к выводу: абсолютно ничего.
Он бы, конечно, вздохнул и покачал головой, осуждая столь варварский поступок, а потом стер бы мерзкий плевок и постарался забыть об этом мистере Кризис-среднего-возраста. А как поступил бы Лоренцо? Да Лоренцо бы всю душу из этого ублюдка вытряс!
По какой-то причине я нахожу эту мысль весьма привлекательной, хотя к подобным мыслям и действиям я совсем не привыкла. Просто поразительно, до чего я стала похожа на Джеки! И мне вдруг больше всего на свете хочется снова ее увидеть.
Сомневаюсь, впрочем, что сама-то она этого захочет. А если даже и захочет, то ей сейчас этого не позволят – сейчас она пребывает в таком месте, где слова «посетитель» попросту не существует.
Да, Джеки сейчас в каком-то лагере. (Скажи уж честно, Джин: в тюрьме!) Где-то в центральных штатах. Там она с утра до ночи трудится то ли на ферме, то ли на ранчо, то ли на рыборазделочной фабрике. И в волосах у нее – не помню уж, какого они были цвета в последний раз, – теперь отчетливо видна седина, корни не прокрашены, кончики посеклись. А кожа на руках красная, воспаленная и от солнца, и от тяжелой работы. Раньше мы такой загар называли «красная шея», когда краснеют только руки и шея, а плечи остаются бледными. На запястье у Джеки широкий металлический браслет, но никаких цифр он не показывает, потому что в том новом мире, где она теперь обитает, слов не существует и считать их не нужно. Такие же браслеты теперь наверняка и у тех женщин из супермаркета – тех самых, с маленькими детьми, которые всего лишь попытались с помощью жестов чуточку посплетничать или просто что-то сказать друг другу в утешение, какую-нибудь приятную ерунду вроде: «Я тоже скучаю по нашим с тобой разговорам».
Джеки Хуарес, феминистка, ставшая заключенной, теперь вынуждена ночевать в одной камере с мужчиной, с которым никогда даже знакома не была.
Я прошлой осенью случайно видела по телевизору документальный фильм о таких конверсионных лагерях. Телевизор включил Стивен, явно собиравшийся этот фильм посмотреть.
