Тереза рассказывала им о своих двух выкидышах. Первый произошел в Уэлли, когда они с мужем еще не переехали сюда и у них еще не было машины. Руэл подхватил ее на руки и донес до больницы. (Анита представила себе, как Руэл несет ее на руках, и это вызвало у нее в теле такой приятный трепет, что она почти готова была взамен вытерпеть ужасные муки, описанные Терезой.) Второй выкидыш случился прямо тут, в магазине. Руэл работал в гараже и не слышал слабых криков Терезы, лежащей на полу в луже крови. Ее увидел зашедший в магазин покупатель. Слава богу, говорила Тереза – даже не столько из-за себя, сколько из-за Руэла. Он бы себе этого не простил. Веки у нее трепетали, глаза благоговейно опускались, когда она говорила о Руэле и их супружеской жизни.
Пока Тереза болтала, Руэл то появлялся в магазине, то исчезал. Он выходил наружу, заводил мотор автобуса, оставлял его прогреваться и возвращался в жилую часть дома. Он игнорировал девочек и словно не слышал Терезу, которая прерывала свой рассказ вопросами: не забыл ли он сигареты, не хочет ли еще кофе, не дать ли ему перчатки потеплее. Он топал, сбивая снег с сапог, – не столько охраняя чистоту полов, сколько объявляя о своем присутствии. За высоким, широко шагающим телом в магазин врывался веер холодного воздуха, а пола расстегнутой парки обычно сбивала что-нибудь на пол: то коробки с порошковым желе, то затейливо расставленные Терезой банки консервированной кукурузы. Он даже не оборачивался.
Тереза говорила, что ей двадцать восемь, как и Руэлу. Но все считали, что она старше на несколько лет – может, даже на десять. Марго и Анита, разглядев ее вблизи, решили, что она выглядит какой-то подгоревшей. Ее кожа – особенно на лбу у границы волос, а также вокруг рта и глаз – чем-то напоминала пирог, передержанный в духовке: не обугленный, но темно-коричневый по краям. Волосы – редкие, словно пострадали от той же лихорадки или засухи, и слишком черные – девочки не сомневались, что она их красит. Она была маленькая, тонкокостная, с крохотными ступнями и узкими запястьями, но тело ниже талии как-то раздулось, словно так и не оправившись от кратких, злополучных беременностей. Пахло от нее, будто что-то сладкое кипит на плите – пряное варенье со специями.
Она могла спросить что угодно и сама рассказывала что угодно. Она спросила Марго и Аниту, гуляют ли они уже с мальчиками.
– Ах, почему же нет? Вам отцы не позволяют? Я была привлекательна для мальчиков уже к четырнадцати годам, но мой отец мне не позволял. Они приходят и свистят у меня под окнами, он их прогоняет. Тебе надо выщипывать брови. Вам обеим надо. Тогда у вас будет более приятный вид. Мальчики любят девочку, которая делает себе приятный вид. Об этом я все время помню. Когда я была на корабле, плыла сюда через Атлантический океан со всеми другими женами, я все свое время провожу, готовя себя для мужа. Некоторые жены, они только сидели и играли в карты. Но не я! Я мыла голову, мазалась прекрасным маслом для смягчения кожи, и терла и терла камнем, чтобы убрать грубые места с ног. Я забыла, как это называется – грубые места на коже, на ногах? И еще я красила ногти, и выщипывала брови, и на всю себя наводила красоту, чтобы стать как приз! Для моего мужа, который встречал меня в Галифаксе. Пока все остальные только и делают, что играют в карты и сплетничают, сплетничают друг с другом.
Девочки слышали другую историю – про второй выкидыш Терезы. Якобы Руэл сказал Терезе, что она ему надоела и лучше бы она вернулась назад, в Европу. И она в отчаянии ударилась с разбегу о стол и навредила ребенку.
Руэл останавливал автобус на перекрестках и у ворот ферм, подбирая школьников, которые уже ждали – стояли, топая ногами от холода, или возились в сугробе. В том году Марго и Анита были в автобусе единственными девочками их возраста. Большинство составляли мальчики из девятого и десятого классов. С ними нелегко было справиться, но Руэл укрощал их сразу на входе в автобус:
– А ну, хватит. Поторапливайтесь. Если едете, так заходите и садитесь.
А если в автобусе начинался какой-нибудь непорядок – вопли, кто-то кого-то схватил или двинул, или просто пересел с одного места на другое, или хохот и разговоры слишком громкие, – Руэл кричал: «А ну, к порядку, а то пешком пойдете! Да-да, я именно тебе!» Однажды он высадил одного мальчика за курение – в нескольких милях от Уэлли. Сам Руэл курил не переставая. Вместо пепельницы у него была крышка от майонезной банки на приборной доске. Но никто не призывал его к ответу за это или что угодно другое. Его грозный нрав был известен всем. Считалось, что при рыжих волосах вспыльчивость естественна.
Руэла называли рыжим, но Марго и Анита заметили, что рыжие у него только усы и еще волосы над самыми ушами. Остальная шевелюра – редеющая с висков, но в целом густая, волнистая, особенно на затылке, который девочки видели чаще всего, – была песочного цвета, рыжевато-коричневатого, как мех лисы, которая как-то утром переходила заснеженную дорогу. Тяжелые брови, волоски на руках и кистях выцвели еще сильнее, хотя блестели в любом свете. Как это усы у него остались такими огненными? Девочки говорили о нем между собой. Они подробно, отстраненно обсуждали в деталях его внешность. Красивый он или нет? У него была типичная для рыжих легко краснеющая кожа, прыщики, высокий лоснящийся лоб, светлые глаза – яростные и в то же время равнодушные. Они решили, что он совсем не красивый. Даже странный с виду.
Но стоило Аните оказаться рядом с ним, и ей начинало казаться, что к поверхности кожи подступает контролируемое отчаяние. Что-то похожее бывает, когда собираешься чихнуть, но не прямо сейчас. Ощущение достигало пика, если Аните надо было сходить с автобуса, когда Руэл стоял внизу у двери. Анита миновала его, и напряжение перемещалось – с груди и лица на спину. Анита никогда не говорила об этом с Марго – ей казалось, что презрение подруги к мужчинам гораздо упорнее, чем у нее самой. Мать Марго страшилась похоти своего мужа так же сильно, как дети – его пинков и тычков. Чтобы спастись от него, она однажды провела всю ночь в амбаре, заложив дверь засовом. Для секса у Марго было слово «заниматься». Она презрительно отзывалась о том, чем Тереза «занимается» с Руэлом. Но Анита догадывалась: именно то, что Марго гнушается сексом, ее мрачность, ее презрение могут притягивать мужчин. Марго может быть привлекательной для мужчин в каком-то смысле, в каком сама Анита для них непривлекательна. И красота тут ни при чем. Анита считала себя красивее подруги, хотя ясно было, что Тереза их обеих оценивает невысоко в смысле внешности. Важны были: смелая небрежность движений, иногда заметная у Марго, ее широкие бедра, зрелая выпуклость живота и взгляд больших карих глаз – они порой смотрели вызывающе и беспомощно, и это совсем не вязалось ни с какими речами Марго.
Ко времени, когда автобус въезжал в Уэлли, день уже начинался. На небе ни звезды, ни розовинки. Город – здания, улицы, заведенный распорядок – был как баррикада для защиты от охваченного метелью или скованного морозом внешнего мира, в котором девочки проснулись утром. Конечно, и их дома были баррикадами, и магазин тоже, но по сравнению с городом они ничего не значили. Автобус проезжал один квартал – и мир за пределами города словно прекращал свое существование. Огромные сугробы по обочинам шоссе, ветер, ревущий и рвущий кроны деревьев, – ничего этого больше не было. В городе следовало вести себя так, словно ты его никогда не покидала. Городские ученики, уже наводняющие улицы вокруг школы, жили беззаботно и легко. Они просыпались в восемь утра в теплых спальнях и бежали в теплый туалет. (На самом деле не все городские жили в таких условиях, но Анита и Марго считали, что все.) Городские ученики, как правило, не знали деревенских по именам. Но от деревенских ожидалось, что они будут знать городских, и они их знали.
