Виктор ложкой выловил серьгу из яблочного пюре, обтер своей салфеткой и, слегка поклонившись Барбаре, положил у ее тарелки. Он сказал:
– Я все пытался понять, какую героиню книги вы мне напоминаете.
Барбара прицепила серьгу обратно на ухо. Беатрис смотрела мимо головы мужа, или сквозь нее, на элегантные, но недорогие обои – кремовые медальоны на фоне цвета слоновой кости, – выбранные когда-то матерью Мюррея для сторожки садовника.
– Катерину Ивановну Верховцеву, – сказал Виктор. – Это невеста…
– Я знаю, – прервала его Барбара. – Я считаю, что она просто болячка.
По тому, как резко она оборвала фразу, Мюррей знал, что она хотела сказать «болячка в жопе».
– Это все Беатрис, – сказал Мюррей, помогая Барбаре мыть посуду. Он уже извинился перед ней за сирень. Он сказал, что это Беатрис выбила его из колеи, всем им испортила вечер.
– Виктор сам не свой в ее присутствии. Его светильник спрятан под спудом.
Он представил себе, как Беатрис пикирует на Виктора, чтобы загасить его светильник. Ее торчащие острые кости. Ее отсыревшие юбки.
– Мне ни один из них не сдался, – сказала Барбара. Именно тогда у них вышел этот разговор о приметной внешности и тайных заданиях. Но в конце концов они допили вино, хохоча над выходкой Адама и Фелисити.
Виктор начал приходить к ним по вечерам. Видимо, тот званый ужин не оставил у него впечатления, что с их дружбой что-то не так. Кажется, это даже помогло ему освоиться. Во всяком случае, теперь он мог говорить о своем браке – не жаловаться и не объяснять, а просто говорить: «Беатрис хочет…» или «Беатрис считает, что…» – и знать, что его во многом поймут.
Через некоторое время он стал рассказывать им больше.
– Беатрис недовольна, что я не приготовил амбар под конюшню. Но мне надо сначала сделать сток, и плитку еще не привезли. Поэтому атмосфера на ферме сейчас не очень дружелюбная. Но стои́т прекрасное лето. Я счастлив здесь.
В конце концов он сказал:
– Деньги – у Беатрис. Вы понимаете? Она и вызывает музыканта. Нет, я, кажется, неправильно сказал.
Именно это Мюррей и предполагал.
– Он женился на ней ради денег и теперь вынужден отрабатывать, – сказала Барбара. – Но ему дают время ходить по гостям.
– Не может же он работать весь день и весь вечер, – ответил Мюррей. – Он больше не приходит днем пить кофе.
Так они теперь говорили о Викторе: Барбара отпускала шпильки, Мюррей его защищал. Это стало у них игрой. Мюррей был рад, что Барбара не встречает Виктора в штыки; она не выказывала неудовольствия, когда он приходил по вечерам.
Обычно он появлялся, когда Мюррей убирал на место газонокосилку, или подбирал разбросанные игрушки, или сливал воду из детского бассейна-лягушатника, или переставлял дождевальную установку на газоне у матери. (Мать, как обычно, уехала на часть лета далеко, в долину Оканаган.) Виктор неизменно предлагал помощь, двигаясь как растерянный, добрый робот. Потом они ставили два деревянных садовых кресла посреди заднего двора и усаживались. Они слышали, как Барбара возится в кухне, не зажигая света, – она говорила, что от лампочек ей жарко. Закончив, она принимала душ и выходила во двор босая, с голыми ногами, с запахом лимонного мыла от мокрых длинных волос. Мюррей шел в дом и готовил три порции джина с тоником, со льдом и лаймом. Он вечно забывал, что Барбара не кладет лаймы в холодильник, и кричал ей из окна, спрашивая, где они, – может, она забыла их купить? Виктор слезал с кресла и растягивался на траве; его сигарета мерцала в полумраке. Они смотрели в небо, пытаясь увидеть спутник – все еще редкое и удивительное зрелище. До них доносился шум поливальных установок, порой далекие вопли, полицейские сирены, смех. Это из телевизора – телевизионные звуки неслись из открытых окон и сетчатых дверей по всей улице. Иногда двери хлопали – люди ненадолго покидали телевизор и бодро, но неуверенно окликали через забор соседей, которые точно так же сидели и пили у себя на заднем дворе или смотрели в небо. Чувствовалось, что рядом идут другие жизни – слышные, но отдельные; они плыли, не пересекаясь, под сенью кленов и вязов, растущих перед домами, в расчищенных пространствах задних дворов, как люди в одной комнате, переговариваясь, плывут, готовые вот-вот погрузиться в сон. Звон невидимых кубиков льда в стакане – медитативный, утешительный.
Иногда все трое играли в игру, которую Барбара то ли изобрела, то ли где-то подхватила и переиначила. Игра называлась «Апельсины и яблоки», и Барбара обычно занимала ею детей во время долгих поездок на машине. Играющие должны были делать выбор – от простого до очень сложного. Для начала, например: арахисовая паста или овсяная каша? Потом нужно было выбрать между арахисовой пастой и яблочным пюре – уже сложнее. Труднее всего было сделать выбор между двумя очень приятными или очень неприятными вариантами или между двумя вещами, по какой-то причине совершенно несравнимыми. Выигрыш был невозможен. Удовольствие от этой игры заключалось в изобретении мучительных дилемм или в муках выбора, а заканчивалась она, когда кто-нибудь кричал: «Сдаюсь! Я больше не могу! Это ужасно глупо. Я даже думать об этом не хочу больше».
Что лучше: вареный свежий кукурузный початок или домашнее клубничное мороженое?
Что лучше: нырнуть в прохладное озеро в ужасно жаркий день или сначала долго пробиваться в метель через замерзшее болото, а потом войти в натопленную кухню, где печется хлеб?
Что ты предпочитаешь: заниматься любовью с женой Хрущева или с женой Эйзенхауэра?
Что ты выберешь: съесть кусок холодного застывшего свиного жира или сидеть и слушать торжественную речь на обеде в Киванис?
[10]
Дела на ферме шли так себе. Колодезная вода оказалась непригодной для питья. Картофельную ботву побило фитофторой. В доме завелись разнообразные насекомые, а водосток еще не был окончен. Но оказалось, все эти беды – ничто по сравнению с человеческой злонамеренностью. Как-то вечером, когда Барбара еще не вышла, Виктор сказал Мюррею:
– Я больше не могу питаться на ферме. Я должен принимать пищу в кофейне.
– Что, так неприятно?
– Нет-нет. Всегда неприятно, но я открыл нечто такое, что гораздо хуже неприятности.
Яд. Виктор сказал, что нашел бутылку синильной кислоты. Он не знал, как давно она у Беатрис, но думал, что не очень давно. На ферме синильная кислота была не нужна. Виктор мог предположить только одно объяснение.
– Не может быть, – сказал Мюррей. – Не станет она такого делать. Она же не сумасшедшая. Она не отравительница.
– Но вы же не знаете. Вы понятия не имеете, что она за человек и на что способна. Вы думаете, она не может отравить, она английская дама. Но в Англии полно убийств, и часто убийцы – дамы, и джентльмены, и мужья, и жены. Я не могу есть в ее доме. Я даже не знаю, безопасно ли мне там спать. Вчера ночью я лежал рядом с ней и не спал, а она во сне была холодная, как змея. Я встал, ушел в соседнюю комнату и там лег на пол.
