Я приложила телефон к другому уху, боясь, что он выскользнет из моих влажных пальцев.
– Кого она нашла?
– Два имени: Жиль Мутон, вдовец. И его ребенок-младенец. Колетт.
Я нахмурилась, припомнив, что она сказала мне раньше.
– Разве Колетт – не ваша родственница? Сирота, путешествующая с семьей вашей бабушки?
– Так было написано в эмиграционных документах. Однако генеалогический поиск, который провела Элизабет, не выявил никаких связей. Видимо, Иветт, зная, что Колетт сирота, взяла ее с собой, когда они уехали в Швейцарию, а затем в Америку.
– Но почему они солгали? – Я закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться, в черноте под веками вспыхивали яркие краски нарисованных пчел.
– Не знаю. Слушайте дальше!
На последнем слове ее голос дрогнул, и я приготовилась к худшему.
– Кати пыталась найти сведения о Жиле после 1940 года. Только он словно исчез с лица земли где-то между тем временем и концом войны в 1945 году. Я почитала о том регионе и узнала, что они жили относительно благополучно под протекцией французского режима Виши, но когда режим пал в 1945 году, немцы и итальянцы оккупировали юг Франции. Можете сами представить, что случилось потом.
– Нет, – тихо пробормотала я. – Вряд ли могу. – Я потерла лицо, чувствуя, что ни на дюйм не приблизилась к пониманию связей между всеми этими людьми. – Значит, та самая Колетт, которая эмигрировала с вашей семьей. Что случилось с ней после приезда в Америку?
Я услышала, как бумаги снова зашелестели.
– Через год после прибытия сюда наша прабабушка сильно заболела. Мы не знаем, чем именно, но похоже на онкологию. Наша бабушка Аделина была вынуждена пойти работать, чтобы прокормить большую семью, а троих младших детей отправили жить в другие семьи. Колетт – одна из них.
– А сейчас? Где она сейчас?
– Элизабет смогла разыскать следы двоих из этих детей. Она даже связалась с их потомками. А вот Колетт не нашла.
Я молчала, надеясь, что мысли, кружащиеся в моем мозгу, сложатся в какую-нибудь связную картину.
– Но как к вашей бабушке попал сервиз из имения Болью?
В течение довольно долгой паузы я представила, как тонкие брови Кэролайн сошлись над переносицей, пока она подыскивала точные слова.
– Возможно, они взяли его на хранение после того, как Жиль и Колетт покинули свой дом. Но я не могу понять, как ваша семья стала обладательницей единственной суповой чашки.
– И крышки.
– Крышки?
– Да, крышки от кофейника или чайника. Мейси нашла ее в старом чемодане матери. Она была завернута в салфетку, возможно, чтобы не разбилась о сам чайник. – Мои глаза скользнули по лиможским каталогам, лежавшим на краю стола с тех пор, как я вернулась из Апалачиколы. – Подождите секунду, я скажу вам, от чего крышка.
Я взяла каталог, лежащий сверху – указатель узоров, который я не могла видеть, не вспомнив при этом длинные пальцы Джеймса, листающие его страницы – и открыла на разделе идентификации бланков. Быстро отыскала бланк номер одиннадцать и провела пальцем по всем изображениям, пока не увидела то, что нужно. Отняла телефон от уха, с большим трудом отыскала в меню «фотоальбом» и нашла фото крышки.
Снова приложила телефон к уху.
– Это крышка от чайника. Определенно от чайника.
Кэролайн тихо ахнула.
– Чайник точно встал бы на то место, которое бабушка оставляла пустым на полке. – Она помолчала. – Бабушка, наверное, знала, каких именно предметов недостает. Вот почему она ожидала, что однажды они вернутся, и вот почему не позволяла их продавать, как бы сильно ей ни нужны были деньги.
– Или она не считала сервиз своим.
На заднем фоне послышался звук разбившегося стекла.
– Я должна проверить, что там случилось, – сказала Кэролайн, однако ее голос оставался спокойным. – Есть идеи, где искать дальше?
Мои мысли уже шли в этом направлении, но каждый раз упирались в тупик.
– Есть одна, смутная. Я в хороших отношениях с куратором музея в Лиможе. У него не было никакой информации о сервизе с пчелами, когда я изначально к нему обратилась, но он хорошо знает историю региона. Я позвоню ему. Вдруг он что-нибудь знает про Мутонов или про имение Болью.
– Вы правы, Джорджия. Никогда не знаешь, где найдешь то, что ищешь.
– Верно, – согласилась я, размышляя, не имеют ли ее слова скрытого смысла. – Я позвоню вам, если что-нибудь узнаю.
– Вы знаете, мой муж решил, что нам нужен семейный отпуск, поэтому завтра мы едем в «Дисней Уорлд» и пробудем там неделю. У вас ведь есть номер Джеймса?
– Да, – сказала я. – Но я могу подождать, пока вы…
– Хорошо. Он будет ждать вашего звонка. Мне нужно бежать. – На заднем плане слышался плач ребенка. Я уже собиралась сказать «до свидания», но Кэролайн продолжила: – Еще кое-что… Я перебирала вчера бумаги в своем столе и нашла дневник, который вела в тот ужасный период моей жизни, когда умер муж. Читая один абзац, я почему-то подумала о вас. – Она откашлялась и процитировала: – «Начинать все сначала можно снова и снова. Солнце восходит каждый день. Если ты ежедневно делаешь одно и то же, твоя жизнь не меняется».
Ее слова ужалили не слишком больно только потому, что мои мысли были все еще заняты историей Жиля Мутона и его дочери.
– Но почему вы подумали обо мне…
Послышался рев второго ребенка.
– Мне правда надо идти. Я скоро с вами свяжусь.
На экране телефона возникла надпись «звонок завершен».
Дождь стучал по моему окну, сначала мягко, потом все более настойчиво, как ребенок, привлекающий внимание. Я думала о юной сироте Колетт Мутон. Она была младенцем в 1940 году, а потом исчезла вместе со своим отцом где-то до 1945 года, после чего появилась на острове Эллис с семьей Боска и Аделиной – бабушкой Джеймса и Кэролайн.
Аделина. Это имя Берди знала. Как и песню про пчел. Не самое необычное имя, но я никогда его не слышала, пока Джеймс не принес в наш дом лиможскую чашку и блюдце. Пока Берди не увидела рисунок с пчелками.
Я смотрела сквозь стекло. Из-за дождя картинка за окном размывалась, как и мои мысли. Когда возможный ответ замаячил на краю сознания, я остановилась. Догадка слишком невероятна. Мне хотелось сложить всю информацию в маленькую шкатулку и запереть ее в дальний ящик. Хотелось вернуться обратно в свою жизнь, ту, что без телефона и сложных отношений. Как коробка ключей без замка.
Но все это было раньше. До того, как я поехала домой и опять увидела Мейси и милую Бекки с ее заиканием и привычкой грызть ногти. С ее красивым лицом и нежной душой, которую Мейси так старается защитить. И до того, как я встретила Джеймса и поняла, что мое сердце не так омертвело, как мне думалось.
