Шорох снова раздался, уже из другого угла чердака. Они найдут. Мои мысли бросились врассыпную прежде чем я спросила себя – найдут что?
Кто-то постучал в приоткрытую дверь, и я швырнула сломанный карандаш на пол.
– Можно к вам? – спросила моя золовка, заглядывая в комнату.
– Привет, тетя Марлен, – поздоровалась Бекки, улыбаясь своей ясной улыбкой. – Мы раскрашиваем.
– Привет, милая. – Марлен вошла в комнату, и вместе с ней вошел запах ее собак и мотоцикла. – Привет, Берди. – Она встала рядом, разглядывая рисунки. – Хорошая работа, Бекки. А вот насчет твоей, Берди, не уверена. Я думала, смысл в том, чтобы не заходить за черные линии.
Я отвернулась от нее, делая вид, что не слышу.
– Она знает, – сообщила Бекки. – Я ей объясняла.
Марлен отошла и присела на край кровати.
– А где все? Внизу никого нет, но я видела машину Джорджии.
– Они в-все на чердаке, что-то ищут.
Заикание Бекки означало, что она уловила мой страх. Как будто у нее были антенны, как у пчел. Она замечала любое движение, любое изменение в моем поведении.
Марлен рассеянно гладила загорелой рукой розовое покрывало.
– Что они ищут?
Свет начал угасать в моей голове, мерцающий проектор остановил работу. Но я заставила глаза смотреть: вот я, десять лет назад, бегу по лестнице на чердак, чтобы поискать там старинные предметы, которые могут придать утонченности интерьеру нашего дома, чтобы сделать его подходящим для голливудских звезд.
Я помню, как, проходя мимо Мейси, велела ей накрасить губы и причесаться, и она стала плакать. У меня не было времени объяснять ей, что она красива и без косметики, просто у актеров другие стандарты. Мейси снова была беременна, слишком быстро после смерти Лилианны. Ее четвертая беременность и первая – после Лилианны, но я могла сказать уже по тому, как осунулось ее лицо, как ввалились глаза, что и эта тоже долго не продлится. Однако я притворилась, что не замечаю ее боли. Боялась, что если ее боль подойдет слишком близко ко мне, я снова потеряюсь. Хотела бы я сейчас вернуться в тот день, заставить себя остановиться рядом с Мейси и сказать ей, какой я на самом деле вижу ее. И не дать себе подняться на чердак. Но я не могу. Прошлого нельзя изменить, неважно, как сильно ты этого хочешь.
Затем я вспомнила, как Джорджия остановила меня в коридоре возле ее комнаты, рассердившись на меня за то, что я довела Мейси до слез, и я ужасно расстроилась, что вновь разочаровала Джорджию. Мама, у меня проблема. Я помотала головой, говоря, что у меня нет времени. Я была слишком захвачена событиями, радуясь, что они не дают мне вспоминать прошлое, что оно уходит все дальше и дальше с каждой моей новой идеей.
Когда я открыла дверь на чердак, меня обдало таким жаром, что я почти готова была отступить. Пыльные ставни на единственном окошке пропускали тонкие лучики света. Затаив дыхание, я распахнула ставни и в несколько попыток сумела поднять раму, впустив теплый свежий воздух. Я вдыхала его некоторое время, потом помахала руками, надеясь разогнать затхлый запах заброшенного чердака.
Я складывала в кучу возле лестницы полезные вещицы, в том числе несколько фарфоровых штучек, которые моя мама находила на распродажах. Вазы, серебряные шкатулки… затем заметила старый деревянный сундук у стены. Он когда-то стоял в изножье кровати моих родителей, его перенесли сюда после смерти мамы. Надеясь, что в нем хранятся красивые вещи, я осторожно приподняла крышку и заглянула внутрь. На миг мне показалось, что я заглянула за темный занавес и увидела длинный туннель из кружащихся вихрем цветных пятен, лиц и мест, ведущий в забытое прошлое.
Кровь бросилась мне в голову, ослепляющая боль заставила меня упасть на пол. Все, что мне удалось забыть, наполнило каждую клеточку моего мозга. Знание, как остро отточенный нож, врезалось глубоко в сердце. У меня был только один способ это остановить: закрыть глаза и снова забыть – забыть даже слова, которыми можно было бы описать историю – ту, что никому нельзя рассказать.
– Я вообще-то пришла спросить кое о чем у Берди.
Голос Марлен вернул меня к розовому столику, книжкам-раскраскам и перистым облакам за окном. Они предвещали сильный шторм.
Марлен подошла и села на пол рядом со мной, скрестив по-турецки тощие темные ноги. Она смотрела на меня глазами Джорджа, и я гадала, не нарочно ли она, знает ли, что каждый раз, когда я смотрю в ее глаза, от моего сердца откалывается кусочек.
– С тех пор как в болотах нашли грузовик твоего отца, меня кое-что беспокоит.
По небу за окном скользили серебряные облака, подсвеченные розовым и оранжевым светом. Перистые облака – к смене погоды. Поговорка всплыла из глубин памяти, мне вспомнилось, как я стою на причале, глядя на кипы облаков, похожих на пятнистую кожу макрели, и моя рука – в руке отца.
– Джордж сказал мне кое-что перед тем, как уехал во Вьетнам.
Проектор в моей голове застрекотал, освещая все вокруг, ничего не оставляя в темных углах. Я закрыла глаза, чтобы ничего не видеть, вот только свет был внутри моей головы.
– Он сказал, ты знаешь, кто украл грузовик. И если его когда-нибудь найдут, то должны спросить у тебя.
Я смотрела на Марлен, но видела лицо Джорджа, его сердитые глаза, когда я сказала, что не знаю, смогу ли дождаться его из Вьетнама. Я боялась с ним разлучаться. Как я останусь одна – с секретом, который мы храним оба? Это как вырыть глубокий ров и не проложить моста, по которому его можно перейти. Только Джордж все равно уехал, сказал, что должен. Никогда мне не удавалось заставить остаться со мной тех, кого я любила.
Я попыталась найти песню, которая потопила бы воспоминание, спеть ее громко, чтобы Марлен ушла, перестала задавать мне вопросы. И не смогла. Просто сидела, смотрела на нее – и видела ее брата, вспоминала, как он уходил от меня, и мы притворялись, что я снова буду сильной.
Глава 25
«У занятой пчелы нет времени для скорби».
Уильям Блейк.
Из «Дневника пчеловода» Неда Бладворта
Джорджия
Сидя на крыльце дома Марлен, я поднесла к губам бутылку и отхлебнула холодного пива. Тетя сидела рядом со своими собаками. Псы, высунув языки, тяжело дышали, и я, изнуренная до крайней степени, смутно подумала: от чего они так устали?
В неподвижном, тяжелом от влаги воздухе пот, покрывающий мою кожу, даже не успевал испариться. Как только мы закончили обыскивать каждый закуток на чердаке нашего дома, я отправилась посмотреть чердак Марлен – на всякий случай, вдруг чашка попала туда. После смерти бабушки дедушка решил, что будет легче пережить горе, если он уберет из дома все, что о ней напоминало. Мне тогда удалось спасти только парочку ее находок с распродаж, перед тем как их унесли на чердак Марлен, где они и лежат до сих пор.
