Мейси еще раз взглянула на дедушку, чтобы убедиться, что он спит – благодаря лекарствам он засыпал мгновенно, – и взяла тетрадь, чувствуя себя ребенком, оставленным без присмотра возле банки варенья. Вопросов накопилось слишком много, ответов – слишком мало, и не в ее характере ждать, пока проблемы разрешатся сами собой. Обложка тетради была старой и мягкой от частого использования. Дедушка писал в ней не каждый день, но однажды сказал, что ведет дневник в такой же тетради, в какой его начал, когда в юности занялся пчеловодством вместе со своим отцом.
Мейси раскрыла тетрадь на первой записи. Дата сверху гласила: 10 апреля 1954 года. Она удивленно замерла и, быстро подсчитав в уме, снова взглянула на дату. В 1954 году дедушке было тридцать три. Она пробежала глазами по книжным полкам, по корешкам книг, выискивая другую такую же тетрадь, которую он должен был начать в юности.
Не найдя ее, она вернулась к дневнику и прочитала первую запись.
Нет такой загадки в поведении пчел, которую не могла бы объяснить наука. Обязанности каждой пчелы предопределены с рождения: рабочая, трутень или матка. И все же некоторые пчелы, заблудившиеся странники, оказываются вдали от улья, как будто их предназначение именно в том, чтобы странствовать и забыть, что они рождены пчелами.
Мейси открыла дневник на последней записи, заметив, что она написана за два дня до того, как дедушку разбил инсульт.
Пчелы вернулись в свои ульи на вечер, где они не лягут спать, а продолжат свою работу на благо улья. Но я слышу низкое гудение, не спокойное или мирное, а взволнованное. Как будто они тоже чувствуют возмущение атмосферы вокруг нас. Как будто они могут предсказать изменения, которые я чувствую старыми костями с тех пор, как узнал, что моя внучка возвращается домой. Я буду тщательно за ними следить, надеясь, что они подскажут, что я теперь должен сделать.
Мейси дважды перечитала последнюю запись, затем положила дневник на столик. Она стояла у кровати и долго смотрела на дедушку, гадая, что за подсказку он ждал от пчел.
Поправив на нем одеяло, она вышла из комнаты и остановилась в прихожей: тихие слова, которые, как она думала, ей померещились, вдруг всплыли в памяти так отчетливо, будто их только что прокричали. Скажи мне.
Она обернулась и посмотрела на закрытую дверь. Два слова эхом повторялись в ее голове. Наверняка померещилось. Напряжение последних недель и недостаток сна.
Мейси медленно поднялась по лестнице, страшась пустой кровати и тишины своей комнаты – там никого, с кем можно было бы обсудить события дня. Она до сих пор спала на одной стороне кровати, стараясь не обращать внимания на вторую подушку. Ее спальня превратилась в мавзолей, торжественный мемориал неудавшегося брака.
Дверь спальни Берди была закрыта, а в комнате Бекки звучали тихие голоса. Мейси приблизилась и узнала голос Джорджии. Она прерывисто вдохнула, ощутив гнев. Бекки должна была делать уроки. Так типично со стороны Джорджии предположить, что она запросто может войти, когда захочет, и помешать Бекки.
– Мама не разрешает Берди делать мне прически, – тихо жаловалась Бекки. – Она считает, довольно уже того, что волосы чистые, аккуратно пострижены и не лезут в лицо, и нечего дважды о них думать.
Мейси осторожно заглянула в комнату. Бекки сидела со скрещенными ногами на кровати, Джорджия – на коленях рядом с ней, заплетая ей французскую косичку.
– Да, она права, – подтвердила Джорджия. – Ты еще слишком маленькая, чтобы волноваться о прическах, тебе надо заниматься учебой и теннисом.
– Так и знала, что ты будешь на ее стороне, – сказала Бекки.
– Почему?
– Потому что вы сестры. И всегда должны быть заодно.
Долгая пауза.
– Ты права. Должны быть.
– Почему мама на тебя злится?
Пальцы Джорджии замерли на золотистых прядях.
– Долгая и сложная история, дорогая. Может, когда ты станешь старше, мы поговорим.
Бекки раздраженно фыркнула.
– Вот и мама так говорит. Может, хоть намекнешь?
Мейси сжала губы, сдерживая злые слова, которые так и рвались с языка.
– Давай просто скажем, что у нас с твоей мамой не было такого детства, как у тебя. После того как бабушка умерла, нас воспитывал в основном дедушка. Он нас любил, но мы были две маленькие девочки, а он не имел большого опыта отца-одиночки.
– А Берди? Она же ваша мама.
– Теоретически. Не думаю, что материнство ей по душе. В первом браке она искала любви, во втором – надежности, а мы, девочки, были всего лишь побочным эффектом.
– А ты когда-нибудь хотела детей?
Мейси зажмурилась, вспоминая лицо Джорджии в больнице, когда родилась Бекки. Запах крови, тоска и возмездие навсегда связались воедино в восприятии Мейси. Она помнила и ощущение счастья, когда впервые взяла Бекки на руки.
– Не очень. По крайней мере, в молодости. Да и сейчас не уверена.
Бекки повернула голову, чтобы взглянуть на нее, золотистые пряди выскользнули из пальцев Джорджии.
– Что такое «побочный эффект»?
– Это значит, что твоей маме и мне пришлось держаться вместе, потому что нас растили люди, которым мы просто достались. У тебя все иначе, Бекки. Твои мама и папа очень сильно тебя любят и стараются воспитать тебя хорошей девочкой. Если мама недовольна и говорит тебе, что делать, будь ей благодарна. Это значит, что она заботится о тебе и любит. Это пойдет на пользу твоей взрослой жизни.
Тонкие пальцы Джорджии снова гладили пряди Бекки, продолжая плести косу.
– Но она всегда недовольна и никогда м-меня не с-слушает.
Бекки впервые стала заикаться за весь подслушанный ею разговор с Джорджией, и Мейси почувствовала себя неуютно, поняв, что это спровоцировано упоминанием о ней.
– У твоей мамы сейчас в жизни много всего происходит, будь к ней добрее. Если бы я хоть на минуту, на секунду подумала, что она не лучшая в мире мама, я бы переехала сюда много лет назад, чтобы заботиться о тебе. С первого мгновения, когда я увидела, как она держит тебя на руках, я знала – можно весь мир обойти и не найти никого, кто любил бы тебя больше.
Голос Джорджии дрогнул, и Мейси подумала: услышала ли Бекки, узнала ли боль разбитого сердца?
Тихая мелодия песни «Пришлите клоунов» из-за двери Берди нарушила тишину. Голос Бекки прозвучал напряженно:
– Она поет ее для меня.
– Что это значит?
Бекки пожала плечами:
– Она всегда поет ее после «эпизодов» – так мама называет. Как будто хочет дать мне знать, что она в порядке, что ее мысли снова успокоились, в правильном месте.
– Как это – в правильном месте?
– Как в игре в салочки, когда ты «в домике». Она сейчас «в домике», притворяется, что она в спектакле и никто не может ее поймать или увезти.
