На лице Джеймса возникло странное выражение, которое незнакомец мог бы принять за улыбку. Но я видела достаточно настоящих улыбок Джеймса, чтобы понять – это не она. Бобби следовало бы поостеречься.
Джеймс наклонился к открытому окну, его крупные руки стиснули дверцу.
– Я уверен, Бобби, вы знакомы с мисс Чамберс дольше, чем я, но это не значит, что вы можете ей грубить. Тем более в присутствии ее маленькой племянницы. Вы поздоровались. Теперь вам пора уезжать.
– Кто меня заставит?
Джеймс выпрямился в полный рост и устремил на Бобби спокойный взгляд.
– У меня черный пояс по карате, и я могу лишить тебя потомства с такой скоростью, что ты даже не заметишь, как я пошевелился.
Автомобиль с неисправным глушителем медленно протарахтел по Ди-авеню, приближаясь к круговой развязке и к «Камаро». Бобби глянул на него и завел мотор.
– Ладно, – бросил он мне. – Позвони. Давно не виделись.
Мне наконец удалось заново обрести голос.
– Да. Уверена, у меня записан твой номер в мобильном.
Он уехал, не оглянувшись, а я стояла, боясь посмотреть на Бекки или Джеймса. Моему прошлому как будто надоело кружить вокруг меня, как спутнику вокруг планеты, и оно решило врезаться в самый центр моего настоящего.
– Мне он н-не нравится, – проговорила Бекки.
Я обняла ее, рассердившись на Бобби еще и за то, что он помешал нашей мирной прогулке и спровоцировал заикание.
– Мне тоже, – сказал Джеймс. – Мне почти хотелось, чтобы он вышел из машины.
Я заставила себя взглянуть ему в глаза.
– Спасибо.
– Не за что. – Джеймс мягко улыбнулся. – Удивительно, как некоторые люди никогда не меняются. И как разительно меняются другие.
Я опять смутилась, вспомнив, как Мейси однажды бросила то же самое мне в спину, когда я уходила.
– Откуда вы знаете, что я изменилась?
– От мистера Мэндвилла, – с неловкостью признался Джеймс. – Он велел мне держаться от вас на расстоянии вытянутой руки. Сказал, что вы почти монашка и я должен вести себя как джентльмен.
Я закрыла глаза, чтобы хотя бы помечтать, что земля подо мной разверзнется и поглотит меня.
– Хочу пива.
– Еще даже десяти часов нет, – тихо возра-зила Бекки.
Джеймс мотнул головой в направлении центра.
– Пойдемте. Давайте купим все, что собирались, отвезем Бекки на теннис, потом прервемся на ланч и вместе выпьем пива.
– Ладно, – вздохнула я.
Мы двинулись дальше, в сторону Маркет-стрит. В кармане Джеймса зажужжал телефон, он его проигнорировал.
– Вы собираетесь отвечать? – спросила я после пятого звонка.
Джеймс поколебался, прежде чем ответить.
– Вообще-то нет. Наверное, опять одна из моих сестер, желающих спросить, когда я вернусь. Я им всем уже ответил, так что не понимаю, зачем они меня донимают.
Телефон умолк, однако мы не прошли и трех шагов, как пиликнула эсэмэска. Джеймс с неохотой вытащил телефон из заднего кармана и посмотрел на экран.
– Нет, – удивленно произнес он. – Мейси.
– Что-нибудь с дедушкой? – встревожилась я.
Он покачал головой.
– Нет. Звонила ваша знакомая из архивов «Хэвиленда». – Джеймс поднял голову и посмотрел мне в глаза. – Она говорит, что, кажется, нашла того художника.
Чуть раньше я отправила ей письмо, в котором упомянула два имени из статьи в «Нью-Йорк Таймс», которую мне дала Мейси.
– Потрясающие новости! Не могу дождаться, чтобы узнать, что она скажет.
Я уже развернулась, чтобы пойти обратно, но Джеймс положил руку мне на плечо, удерживая.
– Сначала мы прогуляемся до центра, чтобы нас увидели. Потом вернемся домой, и вы ей перезвоните.
Я ощетинилась, разрываясь между благодарностью, смущением и гневом. Словно услышав мой невысказанный вопрос, Джеймс сказал:
– Потому что мы с вами не такие уж разные.
Выражение на его лице было таким, что у меня едва не выступили слезы. Оно напомнило мне лицо Мейси, стоящей на продуваемом всеми ветрами кладбище, когда глаза ее отражали пустоту в сердце. Поэтому я кивнула и двинулась к центру.
Глава 18
«Что плохо для улья, то плохо для пчел».
Марк Аврелий.
Из «Дневника пчеловода» Неда Бладворта
Мейси
Бекки устроилась в изножье дедушкиной кровати, подтянув ноги к груди и обняв колени. Грызла ногти, но Мейси ее не одернула. Дочь была чем-то встревожена после похода по магазинам с Джорджией и Джеймсом, однако ясно дала понять, что говорить об этом не желает.
Берди сидела на стуле возле кровати. Перед тем как войти, Мейси показалось, что она услышала бормотание, словно работал телевизор. Однако дедушка спал, а телевизор безмолвствовал. Берди, одетая в элегантное вязаное обтягивающее платье, на ногах – туфли на высоком каблуке, держала в руках разбитое блюдце, оно покоилось в ее ладонях неподвижно, как спящий младенец. Все внимание Берди было сосредоточено на отце.
Мейси вспомнила вопрос Джорджии: говорит ли их мать с Бекки? Конечно, нет. Мейси рассердилась, когда отвечала сестре, главным образом потому, что на самом деле вовсе не была в этом уверена. Бекки и Берди всегда были неразлучны, словно у них имелся особый язык, непонятный никому, кроме них, в том числе и Мейси.
Но больше всего она злилась потому, что если Берди и способна общаться, то должна бы говорить с ней, с Мейси. Ведь она заботилась о матери, каждый день, с утра и до вечера. Покупала ей помаду. Если у Берди есть что сказать, она должна сказать это ей. Тогда, возможно, Мейси смогла бы разгадать тот секрет, который представляла собой ее мать, – снять с нее, один за другим, многолетние слои, заглянуть в ее прошлое и, может, понять. И, возможно, унять боль, гнев и ощущение брошенности, которые преследовали Мейси, как повторяющийся ночной кошмар.
Когда Мейси преподавала биологию в восьмом классе, в одном из учебников она прочитала о рыбке, которая добровольно голодала ради того, чтобы избежать конфликта. Пока она не претендовала на еду, более агрессивная рыба ее не трогала. Давно позабыв, как она называлась, Мейси отождествляла себя с той рыбкой. То же самое, как слиться со стеной, чтобы тебя не ранили.
Она положила руку на плечо Бекки.
– Дедушка сделал физические упражнения?
Бекки кивнула, продолжая грызть ноготь.
– Не волнуйся, Бекки, дорогая. Врачи говорят, он идет на поправку.
– Дедушка сам из-за чего-то волнуется.
Мейси удивилась.
