– Бекки прислала мне утром эсэмэску, в которой сообщила, что вы желаете, чтобы я заехал за ней, привез сюда и мы вместе пошли на шопинг.
Я отпила кофе.
– Бекки, нехорошо заставлять мистера Графа… – Я осеклась, видя, что она внимательно изучает мое лицо. – Что?
– Интересно, какой цвет глаз будет у вашего с мистером Графом ребенка? Твои – карие, у моей мамы серые, значит, и у твоих детей тоже могут быть серые.
Я поперхнулась, расплескала кофе и закашлялась.
А Бекки продолжала, не замечая моего смущения:
– Голубой – рецессивный, но если у кареглазого родителя были голубоглазые предки, тогда у вас может родиться голубоглазый ребенок. Мои глаза – карие, как у тебя и Берди. У папы тоже карие… Мне придется спросить мистера Уорда, моего учителя биологии. – С серьезным видом она добавила: – Мы сейчас на биологии изучаем плодовых мушек.
Сбоку от меня возникла Марлен с кофейником. Подмигнула мне, наклоняясь, чтобы подлить кофе.
– Помни, что твоя мама и тетя – сводные сестры, – сказала она Бекки. – У папы тети Джорджии глаза были, как у мистера Графа, – ярко-голубые, точно вода в заливе по утрам. А вот Джорджия унаследовала цвета Берди – и глаза, и волосы. Сильные гены, это уж точно.
Я сосредоточилась на еде, думая, как бы намекнуть девятилетке, что ей пора заткнуться.
– У моей жены были карие глаза, – тихо произнес Джеймс. – Светлее, чем у Джорджии, с зеленоватым оттенком. Я всегда гадал, какой цвет глаз будет у наших детей.
Грустная улыбка озарила его лицо.
Бекки отпила немного сока.
– Я знаю от мамы, что ваша жена умерла. Мне очень жаль. Когда у меня умерла кошка, Берди сказала, что не надо грустить. Пока мы их помним, они живы.
– Берди разговаривает? – спросила Марлен, положив руку на плечо Бекки.
Бекки посмотрела на меня широко распахнутыми глазами.
– Пожалуйста, не говорите маме. Ее это злит.
– Не скажу, Бекки, – мягко ответила я. – Но мне любопытно. Со мной Берди перестала говорить еще до твоего рождения, однако если она разговаривает с тобой, то у меня немного легче на душе.
Бекки опустила взгляд в тарелку.
– Она говорит только со мной. Ну как будто говорит.
– Что значит «как будто»? – спросила Марлен, садясь рядом с ней.
Бекки пожала тонкими плечиками, и мне пришлось склониться к ней поближе, чтобы расслышать ее слова:
– Она поет песни, а я угадываю, что она хочет этим сказать. Она моргает, если я угадала правильно. Мы так играем с тех пор, как я была маленькой.
– Как пчелы сообщают другим, где еда или опасность? – уточнила я.
Лицо Бекки просветлело.
– Точно!
И она так светло улыбнулась, что все эти пропущенные годы внезапно стали открытой раной, вакуумом, который мне ничем и никогда не заполнить. Я скучала по тебе. Я так рада, что у тебя счастливая жизнь с родителями, которые тебя обожают. Прости меня. Слова, что я хотела бы сказать, застыли на моих губах, бессильные и запоздалые.
Стремясь отвлечься от мрачных мыслей, я встала и отнесла тарелку и чашку к раковине. Не спеша вымыла посуду, ожидая когда пройдет комок в горле.
– Пойду надену ботинки и возьму сумку, – проронила я, ни на кого не глядя.
До центра города мы решили прогуляться пешком. Над черными, пропитанными дождем дорогами свисали тяжелые от воды ветви. Голубые кусочки неба отважно силились пробиться сквозь свинцовые облака над заливом. Идти было не слишком далеко, но летом, когда Апалачиколу, подобно мокрому одеялу, накрывает густой влажный воздух, это расстояние кажется намного больше. Я покосилась на Джеймса, тот был в длинных штанах и рубахе с закатанными рукавами.
– Если собираетесь тут задержаться, придется купить шорты и рубашки с короткими рукавами. И крем от загара. – Я мельком глянула на его золотые волосы и голубые глаза. – У вас ирландские или шотландские корни?
– В основном швейцарские. Граф – распространенная швейцарская фамилия. Правда, моя бабушка была француженкой, а ее отец – итальянцем. Я легко обгораю, но во мне достаточно итальянской и французской крови, так что немного загореть все же получается.
Мы шли молча. Бекки топала впереди, перепрыгивая через трещины на тротуаре – я тоже делала так ребенком. Мы проходили мимо викторианских домов, похожих на свадебные торты, мимо одноэтажных бунгало с дорожками из устричных ракушек, мимо вытянутых в длину прямоугольных коттеджей с тонкими колоннами и ажурными карнизами, окруженных дубами и соснами. Архитектура Апалачиколы так же многообразна, как ее жители и сама ее история. Именно это я больше всего и любила в своем родном городе. Потому-то так сложно его забыть.
– Наверное, нелегко было уезжать, – заметил Джеймс, словно прочитав мои мысли.
Я постаралась быстро придумать легкомысленный ответ.
– Попробуйте пожить здесь в августе – удивитесь, почему я не уехала раньше.
Но Джеймс оставался серьезным.
– Здесь ваши корни. Семья, дом, ваша история. – Мимо проехала машина, и он потянул меня за локоть, подальше от дороги. – Я помню бабушкины рассказы об их переезде в Швейцарию во время войны, когда она была еще подростком. Бабушка часто повторяла, что часть ее души осталась в родном доме. Я подумал, что вы, должно быть, чувствуете то же самое.
Я не разозлилась на него только потому, что помнила, с каким лицом он говорил о своей жене.
– Тот же вопрос можете задать и себе. Вы же и сами здесь, не так ли?
– Я здесь временно. И не останусь навсегда.
– Вот и я тоже так думала.
Мы вновь ненадолго замолчали. Бекки убежала вперед почти на целый квартал.
– Вы когда-нибудь думали, что вы с Мейси не рассмотрели ситуацию со всех сторон? Конечно, задним умом все крепки, просто я не могу не думать, что сейчас на душе у меня не было бы такой тяжести, если бы я нашел время обратить внимание на некоторые вещи, поговорить о них с Кейт. – Джеймс нахмурился, сосредоточенно глядя себе под ноги. – Я словно живу с глубокой раной, которую не помню как получил, и не знаю, как остановить кровотечение. Кажется, все бы отдал, чтобы хоть пять минут с ней поговорить. – Он посмотрел на меня потемневшими глазами. – Если бы Мейси завтра внезапно исчезла из вашей жизни, разве вы не пожалели бы?
Меня охватило чувство, похожее на панику, даже дыхание перехватило, и я наклонилась, упираясь руками в колени, словно только что пробежала целую милю. Долгие годы, живя в Новом Орлеане, я по крайней мере знала, что Мейси – здесь. Что если захочу, то могу позвонить ей или даже приехать. Мысль о том, что такая возможность может исчезнуть, ударила меня под дых. Я почувствовала себя разоблаченной. И обиженной. Однако, посмотрев в ясные глаза Джеймса, все же ощутила благодарность.
