Я встала – каталоги упали на пол – и неверными шагами направилась к выключателю. Вроде бы я оставила свет включенным, когда села за каталоги, вернувшись после того, как отвезла Джеймса в гостиницу. Прохладный ветерок с залива проник сквозь оконную сетку. Я прижалась лицом к раме, пытаясь вспомнить, что меня разбудило, вдыхая запахи смолосемянника и роз, которые бабушка посадила для пчел. Дедушка однажды рассказал мне, что у пчел нет носов, их утонченные органы обоняния находятся в усиках. Мне было интересно, как пчелы ориентируются по запаху, не имея носов, и, размышляя об этом, я строила догадки – а что, если для того, чтобы найти путь домой, они просто используют разум – как и мы, люди.
Снова тот же звук, резкий, скрежещущий звук бьющегося фарфора, от которого на работе у меня всегда перехватывает дыхание, ибо звук этот всегда означает: нечто ценное и полное истории только что перестало быть таковым. Поняв, наконец, что это не сон, я быстро спустилась в столовую.
Мейси сидела на полу возле застекленного буфета, у стены за ней высилась маленькая горка разбитой посуды. Волосы Мейси, собранные в высокий хвост, и ее любимая ночная одежда – футболки и шорты – снова превратили ее в мою маленькую сестренку, мою тень, самого любимого в мире человека. Только сейчас я поняла, как сильно по ней скучала и как нуждаюсь в том, чтобы она смотрела на меня как раньше – когда я умела для нее все исправить, а не усложнить.
Мейси подняла голову, взглянула на меня без удивления и продолжила сортировать тарелки, лежащие у нее на коленях.
– Не переживай из-за осколков – всего лишь мой дешевенький свадебный сервиз.
Я внутренне поморщилась, но не ответила. Таковы сестры: всегда знаем, куда метить.
– Что ты делаешь?
Мейси заглянула внутрь буфета и вытащила еще одну стопку тарелок.
– Мы здесь уже смотрели, когда искали суповую чашку, а теперь я ищу любую посуду, на которой может быть пчелиный узор, потому что чем скорее мы его найдем, тем скорее ты уедешь.
Я прикусила губу, чтобы не наговорить лишнего. Присела рядом с ней и открыла вторую дверцу.
– Хорошо, тогда я помогу. Вряд ли удастся снова заснуть под звон бьющейся посуды.
Я вгляделась в темные недра буфета, отметив, что чашек, тарелок или блюд там немного – больше походило на склад для вещей, которым Берди и дедушка не нашли другого места.
– Наверное, нужно будет снова поискать в гардеробной Берди, именно там я и видела ту чашку.
Мейси даже не подняла головы.
– Я загляну туда завтра, когда она проснется. Не стоит ее беспокоить в середине ночи.
Я вернулась к буфету. Среди старых счетов, поздравительных открыток, театральных программок и рецептов то и дело попадались фотографии винтажных предметов. Зная, что они могут стать новым минным полем для нас с Мейси, я незаметно складывала их в отдельную стопку, планируя просмотреть позже.
Мы притворялись, что поглощены нашим занятием, что не видим друг друга, однако я украдкой бросала взгляды на Мейси, отмечая мелкие изменения, которые произошли с ней за то время, пока меня здесь не было. Ее волосы были все такими же темными, глаза такими же светло-серыми – то и другое она унаследовала от своего отца, тому и другому я завидовала с тех самых пор, как достаточно подросла, чтобы заметить – у сестры есть то, чего нет у меня. В то же время сестра выглядела более сильной, словно ей пришлось нарастить мышцы, чтобы противостоять этой жизни. Я вспомнила слова тети Марлен, что я умнее Берди, потому что знаю, когда нужно гнуться. И подумала, что, возможно, Мейси просто научилась быть более жесткой, чтобы ветер ее не сломал.
Сестра не смотрела на меня, но я чувствовала, что она осознает мое присутствие – так рыба ощущает тень цапли на поверхности воды. С самых ранних лет Мейси умела притворяться намного лучше меня. Вероятно, потому, что я прожила с Берди на четыре года дольше, к тому времени устала от попыток привлечь внимание матери и вымещала свое раздражение криками, плачем и плохим поведением. Я вспомнила, как бабушка однажды заметила, какой спокойной и милой была Мейси, как умиротворенно смотрела на мир из своей колыбельки. Услышав это, я устроила истерику. Потому что они не понимали: Мейси легко быть умиротворенной, ведь у нее есть я; я забочусь о ней, уделяю ей внимание.
Из груды пожелтевших льняных салфеток выскользнула цветная фотография. На ней мы с Мейси сидим верхом на фиолетовой Несси в волшебном саду Марлен. Мейси шесть, мне – десять, и скульптуру тогда еще не передвинули к дому. Я – с разбитыми коленками, Мейси – с испуганным лицом. Она оседлала чудовище только потому, что я ее туда посадила и попросила тетю Марлен сфотографировать нас, чтобы доказать обидчикам Мейси, что она не трусиха. Помню, что свалилась на землю сразу же после того, как был сделан снимок. Я уже собиралась показать его Мейси, как вдруг вспомнила кое о чем.
– Тетя Марлен не звонила? Вдруг беспокоится, что меня так долго нет.
– Нет, не звонила. Для нее не новость, что ты не являешься домой по ночам.
Мейси продолжила перебирать тарелки и даже не взглянула на меня, чтобы проверить, поразила ли стрела цель. Пару секунд я смотрела на нее, на языке так и вертелась колкость. Однако я сдержалась, подумав об упавшем с моих плеч одеяле и о том, кто мог меня им укрыть. Годы между нами, точно каменная лавина, образовали непробиваемую стену. И все же мое имя навсегда останется первым словом, которое произнесла Мейси.
Я взялась за салфетки. Большинство были бумажные и хлопковые, но попадалось и тонкое кружево, и лен. Когда-то Берди любила принимать гостей, с удовольствием накрывала на стол, расставляла серебро, хрусталь и фарфор от разных сервизов, принадлежавших ее матери, любила играть роль радушной хозяйки перед друзьями и соседями. Мы с Мейси наблюдали из-за перил лестницы, подслушивая обрывки разговоров, замечая, что наша мама – самая красивая женщина в комнате. Уже тогда мне казалось, что в ней какой-то надлом, что она как будто играет отрывок из пьесы и боится, что с нее сорвут маску. По версии Мейси, мать нервничала от того, что красивой быть тяжело – все время надо поддерживать безупречный внешний вид. Я хотела сказать ей, что она ошибается, ведь Мейси не менее красива и все же ведет себя нормально. Да так и не сказала, потому что сестра все равно бы не поверила.
Я вытащила плетеную льняную салфетку. Когда-то макраме было одним из моих недолгих увлечений: оно продлилось ровно столько, сколько нужно, чтобы сплести одну-единственную салфетку. Рядом лежала потемневшая от времени коричневая папка, мягкая на ощупь, словно отсыревшие книжные страницы. Я сузила глаза, пытаясь разобрать, что написано на ней поблекшими чернилами. «Нед Кэмпбел Бладворт». Я заглянула внутрь.
– Что это?
Я спрятала улыбку. Ну естественно, сестра следит за мной так же пристально, как и я за ней. Я вгляделась в кучку разрозненных бумаг.
– Кажется, дедушкины военные записи. – Я вынула из папки лист, лежавший сверху, и показала Мейси. – Уведомление о его почетной отставке в 1945 году.
