Она вгрызается в даниш и как будто удивляется, увидев меня.
Интересно, не мистер ли Русенквист подсадил ее на скандинавские сладости? Я бы очень хотела увидеть приятельскую сценку Крэннон-Русенквист.
– Здравствуйте, миссис Крэннон, – говорю я, неловко переминаясь с ноги на ногу в дверях. – У вас найдется минутка для меня?
– У меня всегда найдется для тебя время, Иззи, – доносится ее голос из-за книжных башен. – Садись, садись!
Я настроена воинственно, поэтому без раздумий опускаюсь на стул – «железную деву». Извинюсь перед своими ягодицами позже.
Сделав глубокий вдох, я заставляю себя посмотреть на нее и не ерзать на месте, как делаю обычно во время серьезных разговоров.
– Могу я быть честной с вами, миссис Крэннон?
Одна из ее теплых улыбок озаряет комнату.
– Всегда.
– Хорошо. С тех пор, как все начали сходить с ума, ну, знаете, из-за фотографий и прочего, я сгорала от стыда даже при мысли о том, чтобы прийти и поговорить с вами.
– Иззи! Это…
– Пожалуйста, позвольте мне закончить. – Мне не по себе от того, что я ее перебиваю, но если не скажу все сейчас, то не решусь никогда. – Знаю, это покажется безумием, ведь вы мой учитель, а не мама или какой-нибудь родственник, но мне кажется, будто я вас подвела. – Я останавливаюсь. – Мой сценарий попал в шорт-лист. – Ее лицо озаряется радостью, но я тут же добавляю: – Нет. Через несколько дней они исключили меня из списка. Они узнали о… скандале.
Я проглатываю волну стыда, которая накатывает как тошнота.
От сочувствия она опускает голову. Ее туника покрыта крошками от выпечки.
– Мне очень жаль, Иззи. Не верится, что они это сделали.
Я пожимаю плечами.
– Многое удивляло меня в последнее время, но не это. Я понимаю их. Им не хочется такого внимания.
– Но все же ты талантливая девушка и заслуживаешь шанса независимо от того, что происходит в твоей жизни, за которую, кстати, тебе никогда не должно быть стыдно. Все занимаются сексом. И отправляют интимные фото. Этого не нужно стыдиться.
Она произносит это так искренне, не краснея, не бормоча и даже без намека на дискомфорт, что это приободряет меня.
– Спасибо вам. Огромное спасибо. Вы поддерживаете меня с самого первого дня, и я очень-очень вам благодарна. Мне жаль, что вы потратили впустую пятьдесят баксов своего отца.
– Впустую? Иззи, ты получила отзывы от судей?
Я киваю.
– Твой сценарий стал после этого лучше?
Я снова киваю.
– Теперь ты поняла, что хочешь заниматься этим всю жизнь?
Думаю, все понятно по моему лицу.
Она улыбается.
– Отлично. Разве можно сказать, что я потратила их впустую?
14:46
Мы с Аджитой и Мэг попиваем апельсиновый сок, выжатый моей замечательной бабушкой в «Закусочной Марты». Да, в пятницу без четверти три.
Полчаса назад мы сидели на уроке английского, слушая Кастильо, тщетно пытающуюся заинтересовать нас творчеством Эмили Бронте, которая и вполовину не так интересна, как Шарлотта, и рассуждающую о феминистическом подтексте в книге «Грозовой перевал».
И в этот момент Шэрон выступает с комментарием, пассивно-агрессивно по отношению ко мне:
– Мне кажется странным, что все считают, будто феминизм расцвел в двадцать первом веке. Думаю, все как раз наоборот. У женщин было намного больше самоуважения во времена Бронте. Они, вероятно, ужаснулись бы, увидев, как некоторые ведут себя в наши дни. Ну, знаете, спят с кем попало, рассылают свои вульгарные фотографии и много чего еще.
Все, как обычно, тут же стреляют в меня осуждающими/жалеющими/издевательскими взглядами, но, честно говоря, я уже не обращаю на это внимания. А просто закатываю глаза. Забавно, как быстро привыкаешь к тому, что с тобой обращаются как с куском дерьма.
Но знаешь, кто не хочет молчать и позволять мне страдать?
Аджита.
Она гордо встает и начинает собирать свои вещи.
– Иззи, мы уходим.
– Я… что?
Я шокированно смотрю на нее, как и все остальные в классе.
– Я не собираюсь сидеть и слушать, как невежественные дуры говорят подобное дерьмо о тебе. Особенно, если человек, отвечающий за класс, никак на это не реагирует. – Она стреляет в Кастильо таким взглядом, что ему позавидовала бы Медуза Горгона. – Поэтому мы уходим.
Я чертовски люблю эту девушку. Она только что вылила холодный томатный суп на Кастильо. Ну, метафорически.
Собрав свои вещи, я быстро запихиваю их в рюкзак. Во все стороны разлетаются ручки, но мне все равно. Совершенно все равно.
– Так, послушайте, девочки, – наконец-то обретает дар речи Кастильо. – Если вы посмеете уйти, то я поставлю вам прогул.
Аджита пожимает плечами так, словно это заботит ее меньше всего в жизни.
– О, так вы решили заговорить? Не когда над одной из ваших учениц издевались сверстники, а когда она наконец решила постоять за себя? Как вам не стыдно, миссис Кастильо. Как не стыдно.
И с этими словами она уверенно шагает к двери. Я следую за ней. Все в крайнем изумлении смотрят на нас.
В последнем ряду сидит Мэг. Когда Аджита проходит мимо, она произносит:
– Мэг, ты идешь?
Та усмехается в экстазе от возможности поучаствовать в протесте и выезжает за нами, бросив все. Она буквально оставила пенал, учебники и все остальное на столе. Удивительно.
– Но подождите… – кротко говорит нам вслед Кастильо.
Но мы не обращаем на это внимания. Потому что старательно вышагиваем по коридору, словно самые крутые сучки на планете.
И вот мы сидим, пьем молочные коктейли (я выбрала со вкусом клубничного чизкейка, а девочки – мятного «Орео»), болтаем и чувствуем невероятное воодушевление. Закусочная почти пуста, так как здесь в основном встречаются старшеклассники, а они не поддержали протеста и сейчас на уроках.
– Знаете, – говорю я, стараясь перекричать грохот кастрюль с кухни и голос Элвиса Пресли из музыкального автомата, – я устала покорно принимать все, что случается со мной, даже не пытаясь сопротивляться.
– Черт, согласна, – говорит Аджита. – Пришло время постоять за себя, понимаете? Пора повсюду разлить холодный томатный суп. Почему я должна молчать большую часть своей жизни только потому, что этого требует мама? Почему мы позволяем людям заставлять нас чувствовать себя дерьмом?
Мэг подпрыгивает.
– Помните, Элеонора Рузвельт говорила: «Никто не может вызвать в вас чувство собственной неполноценности без вашего на то согласия».
