Я всматриваюсь в ее лицо, пытаясь отыскать следы от слез, но ее щеки сухие, а глаза не красные. Она выглядит просто уставшей.
Я вздыхаю. Самое время.
– Я просто… подавлена. Так много всего навалилось, что это трудно переварить.
Ссутулив плечи, я готовлюсь услышать ее обычные шутки и подбадривающие слова. Но вместо этого после долгой паузы слышу совсем другое.
– Мне тоже, – говорит она тихим голосом.
А потом происходит немыслимое. Она кладет свои палку и термос, обхватывает меня руками и целует в голову. Затем заправляет прядь волос мне за ухо и гладит по щеке большим пальцем. Меня окутывает ее привычный запах: виски и какао.
– Это было нелегко, не так ли? – хриплым голосом говорит она.
Не знаю, говорит она о последних неделях или последних тринадцати годах, но и в том и другом случае ответ один.
– Да, – признаю я. – Это было нелегко.
Она выпускает меня из объятий, но одной рукой продолжает сжимать мои плечи, а второй берет термос и предлагает мне. Я с благодарностью принимаю.
– Мне кажется, я подвела тебя, Иззи, – говорит она полным сожаления голосом, который я так ненавижу.
– Ни капли, – настаиваю я. – Ты отказалась от всего ради меня. Я никогда не смогу отплатить тебе за это. Я так тебе благодарна.
На ее лице появляется натянутая улыбка.
– Но я никогда не делилась с тобой своими эмоциями. И ты всегда старалась быть храброй, всегда шутила, потому что именно так я справлялась со своей болью. И тебе ничего не оставалось, кроме как поступать аналогично.
Я задумалась над ее словами. Наверное, так и есть. Мне никогда не приходило в голову, будто Бэтти сделала меня такой, какая я есть, но, полагаю, что я многому научилась, просто живя с ней рядом. В каждой частичке моей личности можно найти что-то от нее: как хорошее, так и плохое.
– Ну, каждый хотя бы однажды облажается при воспитании ребенка, – наконец говорю я. – И раз уж со мной должен был кто-то напортачить, то я рада, что это была ты.
Мы обе смеемся над этим, но не в привычной вызывающей манере. Мягче. Более искренно.
– Мы исправимся, да? – говорит она, но глядя не на меня, а на могилу мамы. – Мы станем разговаривать о своих чувствах. И будем плакать, когда это будет необходимо. И признаем, что иногда жизнь чертовски несмешная.
Я делаю глубокий вдох, а затем медленно выдыхаю.
– Хорошо. Договорились.
Уборщица выходит из задней двери церкви со шваброй и ведром, а затем выливает грязную воду за оградку, на поле.
– Я скучаю по ним, – тихо говорит Бэтти. – По твоим родителям. Они были замечательными людьми. – Ее голос звучит еще глуше сейчас, и она не кашляет. По щеке скользит слеза. Еще одна. А затем плечи начинают трястись, и я обнимаю ее. – Мне бы хотелось иногда получить их совет, понимаешь? Их заверение в том, что я поступаю правильно. С тобой. Со всем.
Огромный комок появляется в моем горле, я не успеваю проглотить его – и тоже начинаю рыдать. Но на самом деле от этого чувствую себя лучше. Мы крепко обнимаем друг друга.
Она шмыгает носом.
– Ты замечательный человек, Иззи. И я просто… горжусь тобой. Тем, что ты моя внучка. И я уверена, что твои родители тоже бы тобой гордились.
Слез, скатывающихся по моих щекам, стало еще больше, хоть я и пытаюсь их сдерживать.
– Но я все испортила, бабушка.
– Нет, – яростно качает она головой. – Это не так. То, что все так чертовски сильно заинтересованы в сексуальной жизни девочки-подростка, скорее характеризует их, чем тебя.
Я соплю в ее фиолетовую тунику. Голубь с интересом наблюдает за нами.
– Я знаю, но… я не рассказала тебе самое ужасное. Об Аджите.
– Я уже все знаю, милая, – ласково говорит она, что обычно у нее не очень хорошо получается из-за вечного кашля.
– Знаешь? – искренне потрясенная, спрашиваю я.
– Да. Миссис Дутта позвонила мне.
От беспокойства у меня все сжимается внутри.
– Боже. Что она тебе наговорила?
– Она бесновалась. Конечно, ей пришлось объяснить все от начала и до конца, потому что, как ты знаешь, я не дружу с интернетом и не видела этой статьи. – Пауза. – Это правда? Про Аджиту.
– Не знаю, – шепчу я. – В том-то и дело.
Поглаживая мои волосы, Бэтти делает глоток кофе из термоса.
– Мм. Миссис Дутта считает, что это невозможно. Буквально за гранью реальности. Я попробовала объяснить, что ей не стоит принимать все в штыки, что это может быть правдой, что стоит попытаться поговорить по душам с дочерью, но… Но мне показалось, что это вряд ли произойдет.
Я протираю глаза, из которых наконец перестали литься слезы.
– Мне бы хотелось быть с ней рядом. С Аджитой. Если это правда.
– Так что тебя останавливает? – хмурится Бэтти.
– Как что? Миссис Дутта не позволит мне ее увидеть.
– Вы с Аджитой дружите так долго, – разочарованно сопит она. – Неужели ты позволишь ее гомофобной матери указывать, как вам общаться?
Я замираю.
– Мне почему-то кажется, что ты хочешь сейчас услышать «нет», но ты видела эту женщину? Она пугающая.
Бэтти смотрит на меня сурово, чего еще ни разу не делала за всю мою жизнь.
– Иззи.
– Я знаю.
Да, знаю.
11 октября, понедельник
07:32
Согласно плану, разработанному мной и Бэтти, я должна перехватить моего Lieblingsfreundin [ «лучшего друга» auf Deutsch, даже в свои худшие времена мне хочется просвещать людей] по дороге в школу, поэтому я, как дура, с самого утра прихожу к дому Аджиты. Серьезно, рано вставать – это дурость. Никогда не доверяйте людям-жаворонкам. У них есть глубоко укоренившиеся психологические проблемы, и я, как человек с глубоко укоренившимися психологическими проблемами, считаю себя экспертом в этом вопросе.
Припарковав велосипед через дорогу [и немного за углом, чтобы миссис Дутта не смогла застрелить меня из винтовки], я достаю термос с кофе, а затем делаю большой и жадный глоток, как алкоголик, пьющий первую рюмку за день, и принимаюсь ждать.
07:33
Прождав примерно сорок пять секунд, я начинаю мысленно возмущаться, что Аджита до сих пор не вышла, и подумывать о том, чтобы бросить все и предаться старому доброму занятию «спрятаться в кустах и рыдать, пока тебя не стошнит». Но сдерживаюсь.
[Знаю. Моя стойкость просто поразительна.]
Пока я жду, раздумываю о конкурсе сценариев. Да, отстойно, что меня исключили. Невероятно отстойно. Но по большей части мне стыдно перед миссис Крэннон – и лишь немного жалко себя и упущенные возможности. Меня успокаивают слова Карсона, которые напоминают охлаждающую маску при мигрени:
