Я получаю еще одну приторно-сладкую улыбку.
– Наверное, очень тяжело потерять родителей в столь юном возрасте.
Я пожимаю плечами. Какого ответа она от меня ждет?
– У меня было тринадцать лет, чтобы свыкнуться с этим.
А затем она перевоплощается в «неравнодушного взрослого» и выдает шекспировский монолог о том, что последствия глубоких травм, таких как потеря родителей, проявляются и через много лет.
– Я это говорю к тому, – продолжает она, – что никто не обвиняет тебя в том, что ты…пошалила, и ты можешь рассчитывать на поддержку от окружающих независимо от того, что будет дальше. Понимаешь?
О да. Как же взрослые любят говорить «пошалить». Это смешно, потому что, когда они употребляют это слово для описания своего поведения (например, когда занимаются сексом или выпивают), оно приобретает более позитивную окраску. Одна из причин, почему я так люблю бабушку: она никогда меня им не упрекала.
Обычно я пропускаю подобное мимо ушей, но по какой-то причине сейчас оно меня задевает. Наверное, потому что я уверена: с Воном она не вела такую беседу.
– Простите, мисс Кастильо, но что вы подразумеваете под словом «пошалить»? Я изо всех сил пытаюсь это понять.
– Наш Господь не поддерживает добрачный секс, Иззи, – сочувственно склонив голову, говорит она. – Ты же знаешь.
И в этот подходящий/неподходящий момент мой безжалостный монстр поднимает свою уродливую голову.
– Ой! Ну, к счастью, я атеистка, и у меня есть основания полагать, что научный мир не интересует личная жизнь девочек-подростков.
Она судорожно сжимает рукой изящный крестик на ее колье, словно пытается оградить это неживое воплощение «нашего Господа» от подобного богохульства. Хотя готова поспорить: если Господь действительно всевидящий и всемогущий, то он сталкивался и не с таким.
– Он все равно любит тебя, Иззи. И всегда готов простить того, кто попросит об этом. Надеюсь, ты это знаешь.
– Потрясающе, – ухмыляюсь я. – В таком случае я могу еще немного пошалить, прежде чем он сотрет все записи.
Я переборщила. Знаю. Поэтому с напускной покорностью добавляю:
– Я могу идти?
Люди в моем родном городе очень серьезно относятся к религии, поэтому не стоит дразнить медведя, если ты не хочешь, чтобы за тобой погнались с вилами по главной улице.
[Что, кстати, меня и так ожидает. Не откладывай книгу.]
14:59
В коридорах и столовой я чувствую себя знаменитостью. Школьники, которых я даже не знаю, похоже, разрываются между желанием: а) позаискивать передо мной, чтобы узнать все сплетни, а потом продать их в газету Daily Mail; и б) при виде меня сделать такое лицо, будто их угги трахает лабрадор. Некоторые даже пытаются сделать и то, и другое одновременно, что, на мой взгляд, похвально.
Ожидая, пока начнется математика, я поддаюсь соблазну и читаю статью с зацепившим меня заголовком: «Почему вы должны переживать по поводу обнаженной Иззи О’Нилл». Вообще-то понятно, почему именно на эту статью я положила глаз: мне и самой интересно, из-за чего весь сыр-бор.
Сюжет статьи основывается на том, что порнография – это что-то немыслимое, а автор пытается защитить меня и мои поступки. Статья начинается с галереи скриншотов из «Твиттера», на которых видны все грубые слова, сказанные политиками, журналистами и подонками всего мира в мой адрес. Например:
«Несмотря на мнение Ким Кардашян, демонстрация сисек и вагины всему миру НЕ ОТНОСИТСЯ к феминизму».
«Нет ничего более отталкивающего, чем шлюха. Прикройся, девочка».
«Эти обнаженные подростки отвратительны. Неужели мы так плохо воспитали молодое поколение? Где мы ПРОКОЛОЛИСЬ?»
«Я понимаю, что мы должны осуждать фотографию в голом виде Иззи О’Нилл, но… ЧЕРТ ВОЗЬМИ. Спасибо, что поделились #милыесиськи».
«Иззи О’Нилл и Закари Вон символизируют, что не так с подростковой культурой».
Но затем эта обалденная журналистка проходится по каждому от моего имени, напоминая им о возложении вины на жертву и нарушение неприкосновенности частной жизни. Что отправление фотографии восемнадцатилетним в стиле ню – это не преступление. Как и порноместь.
Слышите, черт возьми, слышите?
15:51
Не могу поверить в только что произошедшее. Хотя нет, могу – и от этого мне еще хуже.
Урок математики, как обычно, проходит словно психологическая пытка, сродни экспериментам русских по лишению человека сна. Но я держу себя в руках, притворяясь, что хоть немного понимаю в синусах и косинусах, при этом не свожу взгляда с часов на дальней стене, следя за мучительно медленно передвигающейся секундной стрелкой. Затем случается чудо – и раздается звонок. Все начинают собираться и тайком застегивать пеналы под партами, отвлекая от этого внимание покашливаниями. Я в том числе.
Но прежде чем мне удается сбежать, мистер Вонг говорит:
– Мисс О’Нилл, задержитесь на минутку.
Головы одноклассников тут же поворачиваются ко мне. Они смотрят на меня как на актрису дешевого комедийного сериала, желая насладиться моим унижением. Они жаждут этого. Те фотографии возбудили их аппетит, и теперь они хотят большего.
Покусывая губу изнутри, я останавливаюсь перед его столом. Мне кажется, будто я попала в ловушку, и меня охватывает такая безысходность, какой я еще не чувствовала в эти дни.
– Да, сэр.
К огорчению моих одноклассников, он дожидается, пока они все выйдут, и закрывает дверь. Я предвкушаю очередную лекцию о моем отвратительном поведении в духе Кастильо.
Когда мистер Вонг возвращается к столу, то присаживается на него спереди, оказываясь невероятно близко ко мне, и раздвигает ноги. Это напоминает мне кадр из фильма «Назови меня своим именем», который я недавно смотрела. Мистер Вонг изо всех сил старается поддерживать несуществующую репутацию крутого учителя.
– Что я могу для вас сделать, мистер Вонг? – спрашиваю я, когда он ничего не говорит.
Мистер Вонг как-то странно кивает, словно оценил, что я сказала или сделала. Затем расплывается в неприятной ухмылке, значение которой я не могу понять.
– Ты очень хорошо справляешься, мисс О’Нилл.
– Сэр?
– С вниманием СМИ. – Он пристально смотрит на меня. – Мне нравится, что ты не унываешь. – Из его рта пахнет салатом с тунцом.
Я отступаю на несколько шагов, оставляя некоторое расстояние между нами, и прислоняюсь к первой парте.
– Мм, спасибо, сэр.
– Ты не стыдишься того, кто ты есть, не так ли, Иззи? – На его лице появляется жуткая улыбка, от которой волосы на моих руках встают дыбом. – Но тебе и нечего стыдится. Ни… капли.
А затем его взгляд скользит на юг, и в этот момент я понимаю, что он видел ту фотографию. И сейчас вспоминает об этом. Он пялится на мою одежду, но видит перед собой обнаженное тело, которое скрывается под ней.
