– О чем вы сегодня говорили?
– О том, о чем вам, детям, знать не нужно.
– Например?
– Я дала рецепт своего пирога бань-чынг. – Мама пожала плечами. – Они знают, он самый лучший. Кое-кто из них вообще покупает готовый.
Ван Ыок прекрасно понимала, что ее отвлекают разговором о рецепте новогоднего рисового пирога, но сегодня была не против. Мама, похоже, была в хорошем расположении духа.
– Мама, расчесать тебе волосы?
Женщина кивнула и села на кухонный стул. Ван Ыок вошла в спальню родителей, вдохнула едва ощутимый аромат перца и теплой камфоры, смешанный запах маминых неизменных духов и бальзама «Звездочка», который папа втирал в суставы пальцев, и взяла щетку для волос.
У зеркального шкафа она остановилась. В детстве рядом с ее отражением в зеркале всегда стояли еще двое: мальчик и пожилая женщина. Они казались безобидными. Ван Ыок никогда никому о них не рассказывала, даже Джесс, и перестала видеть их тоже в детстве, когда ей было около четырех, короче говоря, до школы точно. Потом она еще какое-то время прижималась лицом к зеркалу, пытаясь увидеть их где-нибудь там, внутри расплывающегося отражения, под другим углом, но они больше никогда не показывались. Теперь ей казалось, что она их придумала, хотя какая-то ее часть все еще продолжала верить в них.
Встав за спинкой маминого стула, она около пяти минут аккуратно расчесывала волосы, плавно проводя щеткой от лба к затылку, снова и снова, как это нравилось маме. Похоже, это был единственный физический контакт, который ей нравился. Например, вместо поцелуя на прощания Ван Ыок отодвигали с дороги. Обниматься мама тоже не любила. Поэтому ничего удивительного, что это одиночное проявление чувств, которое она воспринимала, происходило через предмет, усеянный колючками.
На скамейке лежал конверт с гербом школы. Уже открытый. Значит, заходила мама Джейн. Ее английский был чуть лучше, чем у мамы Ван Ыок, и когда той не было дома, она читала ей письма.
– Что в письме из школы?
– Вечернее собрание по поводу занятий по искусству. На следующей неделе.
– Ах, да, точно. Вам не обязательно идти. Я смогу передать все самое важное.
– Но твой ba хочет пойти. Мы хотим убедиться, что в следующем году у тебя больше не будет занятий по искусству. Они забирают слишком много времени. Для изучения медицины тебе пригодятся только науки и математика. Все это знают.
Ван Ыок сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Что бы ни случилось, ей нужно продолжать изучать искусство. К несчастью, учебный год только начался и было еще не поздно поменять предметы, если родители поднимут шум и школа решит пойти им навстречу. Но если родители расскажут в школе, что Ван Ыок ввела их в заблуждение, дав понять, что занятия по искусству распространятся лишь на этот один год, а не на два, как было на самом деле, у нее могут быть большие проблемы.
А вот самый худший сценарий: ее родители пойдут на собрание, встретятся с мисс Халаби, и та произнесет пламенную речь о том, как ей нравится портфолио Ван Ыок и что она может со всей уверенностью поступать на художественный факультет, – чему нормальные родители, должно быть, только обрадовались бы.
– Им не нравится, когда на собрания приходят родители учеников на стипендии, ма. И еще им не нравится, когда родители учеников на стипендии говорят им, что делать. Я уже рассказывала вам – им хочется, чтобы мы охватили как можно больше предметов. Не только науки. В этом весь смысл программы МБ. Если вы начнете жаловаться на художественную составляющую, они решат, что вы не понимаете суть МБ.
Эх. Она чувствовала себя отвратительно из-за того, что пришлось воспользоваться этим «родители учеников на стипендии». Но она уже и раньше пользовалась этой тактикой. Даже рассчитывала на нее.
Ван Ыок понимала, это было жульничество, чтобы успокоить собственную совесть: типа ее маме сейчас не нужны лишние стрессы, и все такое. Но она всегда заходила в тупик, когда начинала размышлять над тем, как преодолеть эту пропасть между мечтами родителей – прилежно учиться, зарабатывать хорошие деньги, никогда ни в чем не нуждаться – и ее собственными мечтами о том, чтобы стать художницей, пусть даже с низкими доходами и без обеспеченного будущего. Ну а пока ей нужно контролировать потоки информации.
Когда отец вернулся домой после игры в карты, а мама уже давно спала, Ван Ыок решила, что пора снова попытаться узнать о том, «о чем вам, детям, знать не нужно».
– Ba, в школе сказали, что беженцы из Вьетнама, перебравшиеся в Австралию примерно в то же время, что и вы с мамой, были «экономическими» беженцами. Это правда?
Она почти не солгала, потому что действительно прочитала об этом в библиотеке, но упоминание школы в этом вопросе могло заставить отца охотнее ответить на него.
Папа долго смотрел на нее, как будто решая, отвечать или нет, а если и отвечать, то что именно.
– Если они имели в виду, что война кончилась, то это правда, – начал он. – Но ситуация была очень тяжелой. Твой дедушка служил в армии, потом оказался в лагере для политических заключенных. Все, что у нас было, конфисковали. Меня посадили в тюрьму, просто так, за то, что я показался им «подозрительным». Там у нас не было никакого будущего. Никакой жизни. Но да, я согласен, в какой-то мере мы были экономическими беженцами. – Папа пожал плечами. – Коммунисты забрали у нас все шансы зарабатывать себе на жизнь.
– Я могу спросить, как вам удалось сбежать? На той лодке?
– Это тоже для школы? – Ему явно хотелось закончить этот разговор, и Ван Ыок поняла, лучше не напирать.
– Нет, ba, просто я хотела бы знать.
– Мы сделали это. Мы приехали сюда. Только не расстраивай маму допросами. Она не раз повторяла тебе, что ей не нравится говорить об этом.
– Но почему?
– Для нее все это было очень тяжело. А теперь больше никаких вопросов! Ступай, позанимайся чуть-чуть или ложись спать.
23
На следующее утро, выходя из дома пораньше, чтобы успеть на репетицию школьного барочного оркестра, Ван Ыок пыталась не задумываться над папиными словами «Для нее все это было очень тяжело» и остановилась, чтобы вдохнуть утреннюю прохладу, которая обещала стать палящим зноем. Солнце недавно взошло и освещало пустую детскую площадку, мокрую траву и ряд эвкалиптов, которые, если посмотреть на них под правильным углом, вызывали у нее чувство, будто она по-прежнему в «Маунт Фэрвезер».
На пробежку вышел Мэтью, но без берета. Он пронесся мимо нее и шутливо дернул за косичку. Эта его привычка серьезно подбешивала ее в начальной школе, да и сейчас продолжала выводить из себя, только не так сильно.
– Эй, подожди, – окликнула Ван Ыок Мэтью.
– Что случилось?
– Что с Ником? Почему он ведет себя как идиот?
– Кодекс братанов. Не могу сказать.
