Теперь смеялись все… кроме Ван Ыок. Она не могла решить, что сегодня победит – гнев или чувство стыда. Какую бы игру ни вел Билли и какое бы место в ней ни уготовил Ван Ыок, ее нельзя было вот так просто поднимать и опускать, как куклу. Позабыв про чашку чая, она вышла из комнаты.
Когда Билли снова окликнул ее, она шла через школьную парковку рядом со научным корпусом, все еще злясь на него.
Утренний дождь закончился, но было по-прежнему тепло и хмуро. На лиловом небе то тут, то там вспыхивали молнии.
Он догнал ее и поравнялся с ней.
– Почему сбежала? Ты принесла мне удачу.
– Зачем ты везде ходишь за мной?
– А почему бы и нет?
– Потому что ты никогда этого раньше не делал. До последней недели ты, кажется, вообще не подозревал о моем существовании.
– Можешь назвать меня идиотом. Зато сейчас я знаю, что ты существуешь.
– Отлично, значит, теперь можешь оставить меня в покое.
Где-то совсем рядом с ними вспыхнул белый разряд молнии, и прямо на капот серебристого гибрида доктора Фрейзера, что стоял между ними, со стуком упала мертвая птица. Ее крошечные внутренности вывалились наружу, из сломанной груди спиралью поднимался дымок.
– НИ ФИГА СЕБЕ! – воскликнул Билли. – Вот это да! Круто, правда?
Она не могла поверить своим ушам! Он считал крутым, что маленькую птичку убило молнией прямо у них на глазах? Просто отлично. За ней по пятам ходит психопат.
14
Сегодняшнее занятие по искусству было посвящено ведению дневника.
Чтобы получить зачет по предмету, каждый ученик должен был подготовить и оформить что-то типа отчета, отражающего ход его мыслей, практическую работу и исследования, проведенные для создания портфолио. Мисс Халаби сказала, что в идеале этот дневник представляет собой нечто среднее между игровой площадкой и лабораторией. А еще она предупредила класс о том, что экзаменационная комиссия сразу поймет, если дневник был подготовлен в последнюю минуту. Эта часть курса может показаться очень легкой, но к ней все равно нужно отнестись серьезно.
Учительница тихонько ходила от ученика к ученику, чтобы пообщаться, узнать их поближе, а Ван Ыок тем временем работала над страницей дневника, посвященной художнице Элизабет Гауэр, особенно ее ярким мозаикам, созданным из товарных этикеток и упаковки.
– Ага, – заметила мисс Халаби. – Расскажи-ка мне, как это связано с твоей работой.
– Это красота вещей, которых мы обычно не замечаем… в статье, которую я прочитала, говорилось, что прекрасное можно создать и из обыденного.
– И какую мысль хотел донести художник?
– Она… в ее работах есть также и политический контекст. Она ставит под сомнение образ жизни и идеологию потребительского общества.
– Хорошо. Ты уже обдумала детали работы?
Ван Ыок кивнула, хотя с пятницы так еще ничего нового и не придумала.
– Не забывай анализировать – «Что это значит?» и «Что это значит для меня?».
Было так здорово, что ее работу принимают всерьез, что к ней обращаются как к художнику. В крови гудел адреналин, и – ей пришлось признаться самой себе – она наслаждалась новым острым ощущением: это было только ее, эдакая тайная жизнь. Скрытая от родителей точно. И это ощущение было опьяняющим. Возможно, тут еще подмешивалось кое-что, чем она совершенно не гордилась – раз ее родители хранили от нее свои секреты, она будет хранить от них свои.
Когда она вышла из класса, мимо нее прошла Холли, случайно задела и улыбнулась.
– Иди посмотри на пробковую доску, стерва.
Ван Ыок знала эту улыбку, и ее приподнятое настроение мигом улетучилось. Из игнорируемой и презираемой она оказалась прямиком в поле зрения Холли. Спасибо, Билли. А старики, как обычно, уже ворчали:
– Сегодня она что-то зазналась.
– Что она о себе возомнила?
– Падать-то будет больно.
– А чего она ожидала?
* * *
Ван Ыок не знала, что делать. Сейчас же пойти в общую комнату и узнать, о чем говорила Холли, или подождать немного, когда там будет меньше всего народа? По крайней мере, Холли сейчас там точно не окажется – она ушла в противоположную сторону. Так, может, ей стоит пойти разведать обстановку и по-тихому взглянуть на доску?
Она ожидала самого худшего и не ошиблась. Ее фото в кардигане, увеличенное и распечатанное на шести листах формата А4, с подписью: «Предупреждаем вас: кое-кто носит украденные вещи. Запирайте ваше имущество».
Люди подходили к доске, смотрели на фотографию и отходили, а Ван Ыок стояла и гадала, что ей следует сделать. Если она снимет все эти листы, посчитают ли ее виноватой? Будет ли в этом смысл? Холли сможет распечатать еще.
Что бы сделала Джейн? В школе Джейн постоянно подвергалась несправедливым нападкам. Ее наказали и обозвали лгуньей перед всем классом. А потом она плакала. Даже Джейн всего лишь человек.
У Ван Ыок появилось редкое, но вполне определенное и кошмарное чувство, что она вот-вот заплачет. Быстро выскользнув из комнаты, мимо Лу, Сибиллы и Билли она побежала через колоннаду к библиотеке, а там вниз по лестнице, в подвал, толкнула сначала одну дверь, потом вторую, а затем заперлась в кабинке туалета.
Ван Ыок села и разрыдалась. Слезы бежали ручьями, душили ее, и она по опыту знала, что сможет успокоиться еще не скоро. Ван Ыок была не из тех, кто часто плачет. Она давала себе возможность хорошенько поплакать один-два раза в год и, когда плакала, то все ее горести со слезами выливались из нее, как ливни из грозовой тучи.
Ее тревоги о матери (ну почему у нее не может быть способной справляться самой, счастливой матери, которая бы заботилась о ней, а не наоборот?); ее досада на отца, который мог бы уделять больше времени матери и помогать ей; ее растерянность из-за Билли Гардинера; и все остальные безотрадные вещи, которые происходили в ее жизни – отсутствие денег, дизайнерской одежды, да даже просто приличной одежды; люди, которые могли поверить в то, что она воровка, только потому, что у нее бедная семья; родители, которые толком не говорили по-английски; ее отстойная квартира; то, что родители даже не собирались подавать документы, чтобы сменить их квартиру на какой-нибудь настоящий дом с садом, которые есть в фонде муниципального жилья; то, что у ее родителей не было машины; то, что она никогда не выезжала за пределы страны; то, что у нее никогда не было домашних животных (у нее как-то оказалась золотая рыбка, но это не считается); то, что ей всегда нужно было хорошо себя вести, чтобы не отобрали стипендию, и из-за этого, должно быть, все видели в ней трусиху, которая только и делает, что ищет одобрения других; то, что в школе у нее не было друзей; то, что ей никогда не попасть в художественную школу даже с хорошим портфолио, потому как она лишится дара речи от стеснения и не сможет ничего из себя выдавить на собеседованиях; то, что у нее никогда не было парня и никогда не будет; то, что в детстве у нее была всего лишь одна (поддельная) Барби (с дешевыми волосами, которые все время спутывались).
