– Ах, вот как.
– Дюрель преследовал кого-то, кто оказался ловчей его. По описанию – высокий, худощавый, с бородой, лет пятидесяти. Значит, опытный. Дело передано выше. Нападение на сотрудника полиции при исполнении. Международный шпионаж. Теперь делом занимаются на высшем уровне. Не мы одни под колпаком. На прошлой неделе бывший советский агент был найден в лионском кафе мертвым. Никто ничего подозрительного не заметил. Хозяин кафе думал, что он дремал. Первоначально решили, что у него был сердечный приступ, но теперь поговаривают: укол, яд кураре предположительно. В тот день был дождь. Вероятно, использовали зонтик. Альфред, вы не договариваете. Я не хочу расспрашивать. Это может быть что-то очень личное. Вы бы могли хотя бы намекнуть. Ибо мое неполное знание сути дела связывает мне руки. Мы оба знаем: blood will have blood. – Лазарев картинно разводит руками. Игроки за соседним столиком ускоряются, и Альфред тоже постукивает по столику чаще и чаще, молчит. Слышно, как сопит и переминается очкарик.
– В таком случае, – вздыхает Лазарев, надевая шляпу и поднимая воротник, – все, что я могу посоветовать, – это на всякий случай исчезнуть из города или совсем уехать.
– Куда? Куда сейчас можно уехать? Даже из Парижа…
– Ну, как утихнет, так и поезжайте…
– Куда? – машинально спрашивает Альфред, ударяя газетой по своей ноге. Он смотрит на шахматные фигуры, они его раздражают; люди, фонтан, плеск воды, покачивание ветвей, облака, в конце концов, даже облака намалеваны некстати…
– Куда угодно. В Америку. На неделю, другую. Чтобы не подвернуться под руку. Кажется, начинается охота за перебежчиками и членами НТС…
Лазарев тоже раздражает. Удар. Альфреду надоел этот античный заговорщик. Ему хочется взбаламутить сознание этой шахматной куклы. Еще удар! Он хочет крикнуть ему: дело вовсе не в этом!.. Бац! Не в этом! Только бы он замолчал; но Лазарев продолжает бубнить что-то о Надежде Тредубовой…
– Что-что?
– …подала иск против американского правительства.
– Кто? Наденька? Да вы что! Когда?
– Да вот буквально на днях, открываю International, а там она – заявляет, что ее муж пропал при исполнении спецзадания, спланированного разведывательным управлением США, и никто не может сказать, жив он или нет, в плену, в ГУЛАГе или где?
– Я так и думал. – Быстрей, быстрей. – Так и думал!
– Да? А я нет, и до сих пор думаю, что она не понимает, о чем говорит, боюсь, ей предстоит ответить за свои слова. А почему вы так думали?
– Слишком на широкую ногу жили…
– Ах нет, вовсе не на широкую… Разве это?.. Ну, что вы! Грегуар – вот кто жил на широкую ногу! А Тредубовы… нет-нет, они снимали апартаменты, в которых на втором этаже ютились хозяева – пожилая французская пара, которым не на что было существовать, они сдавали Тредубовым квартиру за смешные деньги и почитали их за благодетелей. Нет, вы ошибаетесь, не так уж они и шиковали…
– Бурбон, дорогие вина… Не просто так!
Разъяренные игроки лупят по часам. У них осталось совсем мало фигур. Мало фигур, мало ходов, мало клеток, мало времени. Быстрей, Папироса, быстрей! Давай, Трубка! Покажи ему! Еще быстрей! Очкарик рядом с ними не может устоять, он кусает ногти. Он непроизвольно взмахивает руками, как дирижер. Стук. Вот так! А вот так! А мы вот так! А что на это скажете, мсье? А вот что скажу, мсье!
– У него Холливуд купил пьесы.
– Пьесы…
– Он был в зените славы.
– Как скажете. Не люблю спорить. Но остаюсь при своем. Ну, что она там еще заявляет?
– Обвиняет правительство в бездействии. Тут раскопали эту мумию. Она, видимо, в газете прочитала, пыталась узнать, может, тело Юрия нашли. Оказалось, что не он. Тогда все это отчаяние с новой силой навалилось. Все всплыло. Молодые офицеры открывают старые папки. Это совсем другие люди, и смотреть на факты они будут по-новому. Мумия больше не мумия, а труп. Труп – это убийство. Тело кто-то спрятал. Спрашивается кто? Зачем? Кто-то покушался на жизнь детектива, расследовавшего убийство. На территории Франции! Почему? Вопросы, вопросы… Дело идет наверх. Чекисты, несомненно, тоже хотят знать, все ли следы замели. Там тоже дело идет наверх. Все друг за другом шпионят, никто не хочет терять уровень компетентности. Уверен я, что этого Четвергова они сами убрали. И не просто так. Было за что. Четвергов провалил большую операцию. Он работал с обширной сетью агентов. Его нашли и устранили. Не забывайте, что на территории Борегара было обнаружено оружие. Писали о подготовке переворота в стране. Почему не допустить, что Четвергов имел к этому отношение? А что? Был одним из координаторов. В стране было сто тридцать семь советских лагерей! Помимо них, были миссии, квартиры, агенты, а также советские патриоты, повоевавшие в Сопротивлении. Мы вообще не представляем, к чему все шло. Где-то должен быть архив, который, возможно, перевернет наши представления о тех событиях, а того гляди и политическую расстановку сил в мире. Почему нет? Никто не стал бы бить французского полицейского по голове просто так. Тредубов исчез – куда делся? Жена и сын желают знать, где он. Все зашевелились. Все!
Voilà!
– Мне тоже не дает покоя его исчезновение. Что-то там непонятное…
– Я говорил и с шофером, и с Шершневым. Оба вспоминают щелчок и встряску. Потом шофер, как его…
– Николай Боголепов.
Et voilà!
– Да. Уехал в СССР. Остался только Серж. Я пытался его уговорить пройти сеанс гипноза…
– Зачем?
– Серж помнит только то, как они пили в какой-то таверне, а потом толчок машины.
– Я ему верю, – газетой по столу: верю!
– Я тоже, Альфред! Я тоже верю! У него очевидный провал памяти, и это не ушиб, не травма, иначе он помнил бы, как пришел в себя.
– Может быть, их отравили в таверне…
– Может быть. Но шофер не пил, так утверждает Серж, а помнили оба одно и то же! Это подозрительно.
– Да…
– Но нам сейчас не до этого. Надо о себе позаботиться. Черт знает кто тут крутится. Может, какой-нибудь очередной Хохлов-Сташинский
[174] делает карьеру в КГБ, по трупам идет в гору, выслуживается, орден себе зарабатывает. А вдруг нас всех хотят смести? В конце концов, неужели вы не допускаете, что этим могут заниматься из банального чувства мести?
– Что?
– Чему вы удивляетесь? Мелькнули в одной машине с активным членом партии солидаристов. Помогали ему? Помогали. Где он теперь? Укрывали беглых советских граждан? Думаете, этого мало, чтобы угодить в черный список? Или: всех смыть, потому что могу!.. Вот: потому что могу. Наверху решили – всех косить, и будут травить, похищать налево и направо, только потому, что это можно провернуть. Всё дозволено. Что, если они там, на Лубянке, по-своему к этой формуле пришли? Обрели сверхчеловеческую вседозволенность, постигли безнаказанность, усыпили совесть. Мы не знаем, какие они опыты ставят. Годы идут, лаборатории не стоят, будьте покойны, организация растет и действует, все деньги вкладывают в оборону, в КГБ. Они развивались, так сказать. Не только яды совершенствовали, но и отравителей. Новые яды, молодые агенты – надо испытывать. Почему бы не на таких, как мы? Новая волна террора. Вы забываете, какие выводы делал наш общий знакомый господин Игумнов. Он писал, что большевики, как клещи, держатся на борьбе за власть. Они вгрызаются и грызть должны безостановочно. Для них борьба за власть и есть существование. Клещ не может не впиваться в тело – большевик не может не бороться за власть: если он бороться перестал, значит, он – либо мертвый большевик, либо не большевик. Об этом забывать нельзя. Подозреваю, что у них идет обновление кадров. Новые люди горят желанием проявить себя, доказать, что могут в любую нору забраться, и в Париже и в Лондоне как у себя дома орудуют, любого из-под земли достанут. Чтоб боялись. И тому подобное… Откуда мне знать, какие на то могут быть причины. Да и нужны ли причины? Неспокойно мне, и давно так неспокойно не было. Вы как хотите, а я уезжаю, надо переждать. Сержу скажите, чтоб тихо сидел, не вылезал, или сидите где-нибудь вместе, пейте чай с мятой и вспоминайте старые добрые деньки. Чую я, то ли еще будет…
