– Кто это, Серж?
– Четвергов.
– Да неужели тот самый?
Я снова глянул на труп. Я никогда не встречал Четвергова, но лицо его мне казалось знакомым. Мне подумалось, что совсем недавно я видел его.
– Я, кажется, видел его, – сказал я и тут же припомнил, что он прогуливался с зонтом по моей улице, я неоднократно видел, как он медленно идет с зонтом, на нем была широкополая шляпа, воротник был поднят, шарф вокруг шеи по самый подбородок. – Эти усы… Их я не помню… Они как приклеенные… – Я подергал усы, но они не отдирались, Серж меня попросил не делать этого, но я дергал, Крушевского вырвало, Серж его увел внутрь, я закрыл сарайчик и пошел следом за ними. – Мне надо выпить, – Серж дал мне флягу. – Кажется, я видел его возле моего дома…
– Он шпионил за мной, – сказал Крушевский.
– Так, ну, все, – скомандовал я, – зови Николая, Серж.
– Как?
– Камушек в окошко кинь, что ли. Только аккуратно. Так, чтоб никого больше не разбудить. – Серж проворчал: «попасть бы в такое окошко», я не выдержал: – Уж попади, прошу тебя! Александр, вы сидите у себя как ни в чем не бывало, наведите порядок тут. Что у вас все разбросано? Чай заварите, помойте посуду, займитесь делами. Остальное мы сами сделаем.
– А что вы сделаете? – спросил он испуганно. – Что вы собираетесь делать?
– Как это что? Хоронить, конечно.
– А можно мне к вам потом переехать?
Я сказал, что, конечно, можно, уговор в силе, и посоветовал собрать вещи.
Пришлось поговорить с сонным Николаем, он долго ничего не понимал, пока я не показал ему тело. Откинул пальто.
– Узнаете его?
Николай молчал. Он стоял надо мной и смотрел на мертвого, не моргая. Я смотрел на него снизу, он казался разозленным. Он что-то знал, но не хотел говорить.
– Ну? Узнаете?
– Да, – наконец он вздохнул и тут же выпалил: – Черт, откуда он тут взялся?
Я шикнул на него, потребовал, чтоб он говорил тише. Он присел рядом со мной на корточки.
– Отец крепко спит, две ночи не спал, с маман в больнице сидел все время, плакал, теперь уснул, Катюши нет дома, Лидка пьяная, тоже спит… Откуда он, мать его, взялся?..
– Четвергов? – спросил я так же строго.
– Угу, – промычал он, потупив глаза. – Жил у нас почти всю оккупацию. Потом уехал. Откуда теперь он взялся?
Я сказал, что он ночью напал на Крушевского, упал с лестницы и сломал себе шею.
– Говорят, беда не ходит одна…
– Ладно. – Я накрыл лицо мертвого, поднялся, Коля тоже. – Надо спрятать его, – говорил я, направляясь в башню, – и как можно скорей… – Я старался давить на парня, не давать ему спуску, – надо действовать, пока не рассвело…
Нам фургонет его нужен, даст фургонет и пусть идет спит дальше, если сможет.
– Торопиться надо, Николай, понимаете?
– Да, Альфред Маркович, да…
Мы вошли. Крушевский сидел на кушетке и смотрел на свои руки, мне это не понравилось, я попросил его сделать мне папиросу, и Николаю… спросил парня, будет ли он курить…
– Что?.. Да, если позволите… Ну и дела… ну и дела… – повторял он, озираясь, – а что у вас такой бедлам, простите?
– Похоже, этот Четвергов тут шарил, что-то искал, – сказал я, взял флягу у Сержа, – выпейте!
Он выпил, поморщился и сказал:
– Покойника надо поскорей увозить отсюда.
– Да, конечно, Николай, – подхватил я, – мы этим и занимаемся. Нельзя, чтобы у вас его нашли! Поможете нам?
Он подогнал удобно фургон; мы с Сержем кое-как взялись, и ботинок с ноги соскользнул, пальто упало, Серж стоит, ботинок держит…
– Серж, не стой! Хватай! Понесли!
Затолкали втроем в фургонет. Николай накинул брезент поверх тела, прижал лопатами сверху, за руль и – поехали.
– Четвергова к нам привел Каблуков. Они с отцом долго беседовали. Убедили его… Отец сказал, что, если мы проболтаемся, того убьют, а заодно и всем нам будет несдобровать. Я знал, в чем Четвергов был виноват, и мне это было отвратительно, я был не согласен с отцом и помогать мерзавцу не хотел, но спорить тогда не решился, никогда не шел наперекор, до недавнего времени я соглашался со всем, что бы он ни сказал.
– Наверное, вам очень непросто…
– Очень даже просто. Вы и представить себе не можете, Альфред Маркович, как мне просто теперь.
– Я хочу, чтоб вы знали, Николай, – сказал Серж с заднего сиденья, – это был несчастный случай.
– Мне можно это не объяснять. Даже если тут и что-то другое…
– Ничего другого, уверяю, мой друг, – настаивал Серж. – Но это случилось бы, рано или поздно, случилось бы… Удивляюсь, что он так долго продержался…
– А так долго продержался потому, Серж Иваныч, что мы его прятали. Теперь получил заслуженное наказание, – последние два слова Николай произнес и громче, и тверже, дернул рукоятку скоростей и прибавил газу, выехали из Аньера, стало светлей, легче.
– Николай, то, что мы сейчас делаем…
– Я не в первый раз везу труп, Альфред Маркович, и это совсем не страшно. Покойника везти не так страшно, как… Тогда было страшно, правда, Серж Иваныч?
– А?
– Я про тот случай говорю, Сергей Иваныч, когда господин Тредубов исчез из машины. Помните, как это было?
– Да, это было… Не знаю, как сказать…
– Мне никогда так страшно не было, Альфред Маркович, никогда… – Некоторое время он молчал, и было слышно, как сзади вздыхает Серж. – Мне это все надоело.
– Что именно? – спросил я.
– Да всё! Творить нечеловеческие вещи надоело! Прятать людей, бояться, что тебя поймают. Второй год как война кончилась, а это все, кажется, никогда не прекратится. На каждом шагу засады. Во что-нибудь да вляпаешься. Одни за, другие против. Надо знать кому что сказать или не сказать. Это ж какое мучение! Я хочу уехать поскорее и все забыть. Уеду и все забуду, к чертовой матери! И отца, и сестер, мать, всех. Я не дам им поехать в СССР. Катя не хочет. Мать больна, очень больна, она не выдержит. Она уже не встает!
Вот как! Для меня это было полной неожиданностью.
– Так вы… не собираетесь их перевезти в Россию?
– Нет, ни в коем случае. Пусть остаются. Я один еду и с концами!
В его решительности и горячности я расслышал интонации старика Арсения, только Николай немного другое имел в виду, хотя говорил с отцовым раздражением, и так же рельефно: «с концами», «уехать и забыть»… Я помолчал, выждал и сделал слабую попытку его переубедить: сначала поспрашивал, что говорят врачи о состоянии его матери, кто лечит, где она лежит; он отвечал, отвечал, я вздыхал…
