– А у меня такое чувство, что никуда они не уедут, – сказал я твердо (у меня и правда было такое чувство).
Подошел Тредубов.
– А не привезти ли нам Егора прямо сейчас сюда?
Я замялся. Из-за плеча Юрия просочился голос Анатолия Васильевича:
– Это решительно безопасное место…
– Мы можем съездить на машине, – добавил Тредубов.
Я понял, что сейчас начнут уговаривать.
– Я пройдусь. Я тут в пяти минутах ходьбы… Но если он откажется, уговаривать не стану…
– Давайте, давайте!
Пересад и Глебов сидели как мыши, свет не включали. Они пили чай.
– Ну, что, заговорщики, – сказал я, – не хотите в гости сходить?
Они с испугом глянули на меня.
– Да не бойтесь вы! Никто тут не шастает.
– Напрасно вы так думаете, Альфред, – сказал Глебов. – Я уже третьи сутки примечаю: одни и те же лица ходят туда-сюда и на ваши окна поглядывают.
– Просто на этой улице, как и на многих других, живут одни и те же люди. Идемте со мной, Егор! Выпьем!
Егор согласился. Пересад наотрез отказался.
Когда мы пришли, Тредубов ругался с «патриотами», скакал вокруг них на своих длинных ногах, потрясая какой-то бумагой в воздухе, как тореро:
– Расскажите нам о циркулярах, пожалуйста, уважаемые господа.
– О каких циркулярах? – Марков со Ступницким прятались за спину Могилева, выталкивая его вперед. – О чем вы?
– А вот об этих! – Тредубов торжественно развернул на столе циркуляр.
Могилев шагнул вперед, наклонился, скорчившись от боли в пояснице, брезгливо посмотрел, вздохнул, с трудом распрямился и сонно заявил, что ничего насчет этой писульки, к сожалению, сказать не может, он-де не вполне знаком с этим документом.
– Это касается только членов Союза патриотов, – сказал Ступницкий.
– В нашем отделе, например, мы этого не получали, – добавил Марков. – Откуда он у вас, кстати?
– Не важно. Просто скажите, вы, как член Союза, будете следовать этой бумаге и составлять список русских эмигрантов, а потом следить за ними и доносить, а?
– Слушайте, мсье Тредубов, что вы на меня наседаете? – возмутился Могилев и вполоборота к своим встал. – Какой вы однако… Вам же говорят, в нашем отделе такой бумаги в глаза не видали, и, насколько я понимаю, – он приблизил бумагу к лицу, прищурился, – это все делается на добровольной основе.
– Ах, вот как! А мне-то показалось, что член Союза патриотов обязуется…
– Да нет, не обязуется, – сказал Могилев и притворно зевнул.
– А вы, господа, – Тредубов глянул за его спину, – ничего сказать не хотите? Разве вы не в самом Управлении Союза состоите? Вы там не самые главные?
– Нет, не главные, – сказал кто-то из них и исчез, вынырнув в другой комнате возле Надежды: – Вмешайтесь, пожалуйста, хозяйка, остановите безобразие. Ваш супруг, кажется, сильно выпил и скандалит…
Я хлопнул водки, оставил Егора с Игумновым, сделал кружок в поисках Крушевского, выпил с Грегуаром, покурил на балконе, вернулся – все изменилось. Я оказался в атмосфере, полной таинственного шепота; я не сразу догадался, что погасили люстры; и еще что-то гудело (подумал: наверное, пытаются завести патефон, – но музыки не последовало, это было что-то другое). Воздух казался густым, как смола, на моих глазах эта мнимая смола превращалась в янтарь: загорались свечи… В этом приглушенном свечении все знакомились с Глебовым. Могилев улыбался, прикладывал ладонь к своей груди, поглаживал Егора по плечу и посматривал на остальных, будто желая воскликнуть: экое чудо! Вокруг них собирались люди, они медленно подступали, глядя на Егора с какой-то настороженностью. Никто не спорил, шуршали платья, звякали бокалы… Ступницкий мямлил: «Говорят, молодой человек, вы из лагеря немецкого бежали…» Марков что-то шептал ему, делая вид, будто сморкается. «Вот какой», – сказал кто-то у меня за спиной. Люди тянули руки: «наслышаны… очень приятно… для нас это честь…» Глебов смущался, кланялся. «Не стоило его приводить», – сказал Лазарев (его слова были адресованы и мне, и рядом стоявшему Игумнову, да и вообще – нам). У некоторых в глазах тлела зависть, и было чему позавидовать: помимо физической красоты и молодости, чувствовалась в Егоре природная жилка, свежесть. Рядом с ним появился Тредубов, и я еще раз подивился тому, как плохо он выглядел, как одряхлел! Я с грустью подумал, что Лазарев прав: не стоило приводить Глебова… как все они на него смотрят-то…
Я сильно напился тогда… с кем-то поспорил, не помню о чем, не помню с кем. Крушевский читал свои стихи (он тоже неплохо выпил). Мы возвращались втроем, с одной стороны Крушевский, с другой – Глебов. Не знаю, кто-нибудь из нас оглядывался или нет? Фонари плыли в воздухе – желтые, голубые, оранжевые… На следующий день с утра пораньше я отправился в La Gare и, кстати или не кстати, видел советского офицера с латунными зубами, с ним была какая-то молоденькая эмигрантка, наверное, переводчица. Чем-то недовольный, он просил ее что-то сказать официанту, она отказывалась, он настаивал, она к дверям, он за ней. Когда я вернулся, мне все еще было не очень хорошо, и совсем напрасно затеял дурацкий бунт Пересад, он стал говорить, чтоб я немедленно устроил ему другое местоположение.
– Что вы этим хотите сказать? Какое местоположение? Вы недовольны комнатой? Другую комнату хотите?
– Нет, я хочу сказать, что недоволен тем, что на параллельной улице находится советская миссия, в которой заседают чекисты.
– А чего от меня вы хотите? Чтобы я попросил их съехать?
– Нет, разумеется. Съехать хочу я…
– Куда?
– Не знаю! Придумайте! Я тут не могу! Они в любую минуту могут ворваться!
– С какой это стати?
– А с такой! – Пересад хлопнул выпуском «Русского парижанина». – Ворвутся и…
– Не ворвутся! – разозлился я. – Двери прочные. Идите, проверьте! Такие двери не выломать. Калитка в сад на железном замке. На окнах ставни. Ярек на первом этаже дежурит, польский борец, между прочим! Силач. У Егора… Егор, покажите ему…
Глебов прочистил горло и неохотно достал из-за пазухи браунинг. Я взял металлическую кочергу из камина.
– Видали?.. Только кто вас будет здесь искать?
– После вчерашнего выступления Егора, они придут сюда и возьмут нас.
– Никому в голову не придет, что вы у них под носом. Потом, сами говорили, большую часть миссии отправили обратно…
– Да, но кое-кто остается…
– Да, кстати, только что в La Gare видел вашего товарища Железные Зубы…
– Майор Березин?! Да вы издеваетесь! Он еще в Париже… Да что же это… – Пересад ходил и бормотал: – Ну все. Пропали. Это ж волк! А он с ним в ресторане пьет!
