Наши юные похитители не слишком профессиональны. Начнем с того, что они действительно очень юные. Самому старшему – лет восемнадцать не больше. Они явно разочарованы тем, что мы не американцы. Реал-Мадрид спрашивает у меня адрес британского правительства. Мне велят написать письмо с требованием о выкупе. Они хотят миллион долларов. Почему бы и нет?
Велико искушение вставить в письмо парочку предложений в том духе, что наши похитители – законченные придурки. Я мог бы использовать малоизвестный британский сленг, но при нынешнем повсеместном доступе к интернету каждый может нагуглить любое слово за три секунды, а мне как-то не хочется их сердить. Мне также не хочется, чтобы власти решили, что у нас тут сплошной детский сад, и не стали ничего предпринимать. Нас заставляют снять обувь, как будто босыми мы гарантированно не сбежим. Потом нас с Семтексом запирают в какой-то тесной каморке.
Реал-Мадрид говорит, улыбаясь собственной шутке:
– Вы наши гости.
Он переводит сказанное приятелям. Все трое ржут. В любой, даже в самой малочисленной группе всегда есть лидер.
– Это ты виноват, – говорит мне Семтекс.
Напоминаю себе, что злиться на боевого товарища, вместе с которым ты оказался в глубокой заднице, нет смысла. Надо думать, как выбраться. Все остальное неважно. С Семтексом я буду спорить потом, когда мы вернемся домой. Вот тогда я ему выскажу все, что думаю, и, наверное, даже дам в рыло, если найду пару хороших боксерских перчаток. Даю себе клятву никогда не задумываться, почему я не настоял, чтобы с нами остался хотя бы один телохранитель. И почему я не бросил Семтекса и не сделал ноги. Потом я даю себе клятву, что никогда больше не буду работать с Семтексом и никогда больше не буду работать в зонах конфликтов.
Я пытаюсь прикинуть, какие у нас есть варианты. Кто все эти люди, помимо того, что они клоуны и придурки, и что им нужно? Я так и не понял, на каком языке они говорят между собой. Плохой турецкий? Хороший курдский? Где мы сейчас, на чьей стороне границы? Кто-нибудь видел, как нас похищали? Удосужатся ли они сообщить об этом властям или им все равно? Мальчишки, игравшие в футбол? Мне кажется, эта компания – обыкновенные бандиты, а не какие-то партизаны религиозного или политического толка. Нас будут искать? Возможно, но крайне маловероятно. На ум приходит картинка: Лилиан нежится в пенной ванне в отеле.
Они опустошили наши карманы, но не заметили мой пояс с деньгами – старый, засаленный и совсем не похожий на пояс с деньгами. Когда есть деньги, ты всегда готов к переговорам. За долгие годы жизни я не раз поражался тому, как многого можно добиться даже с помощью двадцати долларов. Если охранник будет один, может быть, нам удастся его подкупить. Деньги есть, пояс остался при мне. Это маленькая победа – и утешение хотя бы в том смысле, что я не чувствую себя законченным идиотом.
В соседней комнате Реал-Мадрид забавляется с моим телефоном. Слышу музыку из моего плейлиста, в том числе «Мятеж Бонго» Бонго Хермана. «Мятеж» звучит много раз. Я удивлен, потому что это не лучшая композиция Хермана. Я пытаюсь вдохновиться примером Бонго, несгибаемого бойца в заведомо проигрышной войне за звук, но получается, прямо скажем, не очень.
Открывается дверь. На пороге стоит Реал-Мадрид.
– Ты фанат Бонго Хермана?
– Да. Кстати, меня зовут Бакс.
Урок номер один: подружись с похитителями, найди точки соприкосновения.
– Я годами искал «Мятеж Бонго». Самая важная его вещь.
Это очень досадно. Теперь мне поневоле придется его зауважать. Его восхищение Бонго Херманом – чистой воды дискриминация. Многие матерые любители регги даже не слышали о Бонго Хермане, и Турция – явно не оплот этого жанра, в отличие от Европы и США. К тому же этому сопляку никак не может быть больше двадцати, а его поколение слушает всякую муть и страдает отсутствием хорошего вкуса. Вполне естественно, что у каждого поколения свои кумиры, но пусть бы так и оставалось. Мне неприятно делить музыкальные пристрастия с таким дремучим придурком.
– Какая твоя любимая композиция у Бонго Хермана?
Ненавижу такие вопросы. Вкусы постоянно меняются. Но я ему не говорю, что вопрос идиотский. Я пытаюсь наладить контакт. И у него пистолет.
– «Борцы за свободу».
– Риддим «Долгой истории» Джека Раби?
Это уже возмутительно. И что теперь? Он назовет матричный номер диска или притащит барабан ньябинги? Я продел весь этот путь, чтобы встретить турецкого Бобо Ашанти?
Реал-Мадрид задумчиво чешет в затылке дулом пистолета. Пистолет – это самое ценное, что у него есть. Он им гордится. Может быть, даже с ним спит.
– Я тоже люблю «Борцов за свободу». Ты фанат Бонго Хермана, и я должен тебя отпустить. – Он указывает пистолетом на Семтекса. – А ты останешься здесь.
Семтекс глядит на меня:
– Уходи.
Он трезво оценивает ситуацию. Если я уйду, я смогу привести помощь или по крайней мере опознать его убийц. Я сам не знаю, что на меня нашло, но я говорю:
– Я его не оставлю. Он тоже фанат Бонго Хермана. Он дал мне эту запись.
– Тебя никто и не отпустит. Пока нет денег, никто никого не отпустит.
Он говорит что-то на местном наречии, обращаясь к своей компании. Все трое ржут. Вполне очевидно, что Бонго Херман нам не поможет.
Я убеждаю себя, что хорошая встряска всегда идет только на пользу. Все проблемы отходят на задний план. Неоплаченные счета. То прискорбное обстоятельство, что у меня нет приличных штанов (потому что я ненавижу ходить по магазинам). Обида на Мямлю Милли, которая в этом году не пригласила меня на свою вечеринку. Каждый год Милли устраивает грандиозную гулянку для коллег с телевидения. Присутствие на этом празднике жизни не приносит никаких выгод, но если тебя туда не приглашают, это обидно. Я утешал себя мыслью, что приглашение потерялось на почте. Милли всегда сооружает совершенно безумные приглашения, пишет их на кукурузных лепешках или на ткани и рассылает по почте. Теперь все эти заботы и горести сошли на нет.
У меня был знакомый, перевоспитавшийся вор-карманник. Если он видел в общественном транспорте человека, явно убитого горем, он потихоньку крал у него кошелек, а потом возвращал: якобы кошелек выпал, и он его подобрал. «Они радовались. Почти все». Избежать неприятностей. Убедиться, что не перевелись еще честные люди. Это не может не радовать. Со мной тоже так было, буквально в прошлом месяце. Какая-то девушка догнала меня на улице и вернула десять фунтов, выпавшие у меня из кармана. Это было так трогательно и приятно, пока мне не пришло в голову, что, возможно, ощущение себя человеком, способным вернуть незнакомцу бумажку в десять фунтов, стоило для нее больше десяти фунтов. Одним словом – Лондон.
Видимо, у меня такое лицо, что у всех окружающих прямо руки чешутся меня подбодрять. Это бесит, потому что я не люблю, когда посторонние лезут в мои дела. Даже если мне грустно – а в большинстве случаев мне вовсе не грустно, – это вас не касается. В последний раз, когда какой-то левый мужик по-военному гаркнул мне: «Не унывать!» – я сказал, что у меня умерла жена. Вот прямо сегодня и умерла. Сказал и тут же об этом пожалел, потому что мужик двадцать минут изливался в сочувствии и настоятельно рекомендовал мне похоронную контору своего доброго друга.
