Заметно, что им очень хочется высказаться по этому поводу, но ведь нигде не написано, что покупки следует упаковывать сразу, как только их проведут через кассу. Мы никуда не торопимся. Вроде как нет. Я старательно сдерживаю раздражение, чтобы не сыграть на руку миссис Камуфляж. Я стою и молчу.
Когда за кассой накапливается уже тридцать с чем-то предметов, миссис Камуфляж наконец выходит из ступора, медленно лезет в сумку, вынимает несколько пластиковых пакетов и так же медленно – очень медленно – начинает раскладывать продукты по пакетам, задумчиво разглядывая каждый предмет, словно впервые в жизни видит сыр чеддер или нарезку бекона.
За мной стоят уже три человека. Переходить на другую кассу бессмысленно, потому что там тоже очереди. Призвав всю свою сдержанность, я морально готовлюсь к тому, что будет дальше. Потому что я знаю, что будет дальше. Еще одна долгая неспешная сага, когда миссис Камуфляж возьмется платить.
Это будет виртуозное представление. Поиски кошелька во всех карманах и всех отделениях сумки. Сосредоточенное созерцание кошелька. Сосредоточенное созерцание всех отделений кошелька. Мучительный выбор между наличными и банковской картой. Карта не будет читаться. Из раза в раз. Потом миссис Камуфляж вдруг вспомнит, что у нее есть купон на скидку. Купон найдется не сразу, очень не сразу. Купон на какие-то десять пенсов. Купон окажется недействительным, но это даст миссис Камуфляж повод развернуть продолжительную дискуссию о сроках действия купонов и о том, что население следует информировать.
Наконец она отсчитает деньги, очень медленно и печально. Мелкими монетами. Сосредоточенно размышляя над каждой. Мы все заложники – все покупатели у этой кассы, – нас здесь держат насильно. Миссис Камуфляж захватила эту кассу и полностью себе подчинила.
Да, в этом супермаркете часто встречаются странные личности, потерявшиеся в пространстве. Старые люди, больные люди. Люди, укуренные настолько, что они вообще не осознают окружающую реальность. Но тут другой случай. Тут все нарочно.
Миссис Камуфляж чуть за сорок, но она уже выдохлась. Ей уже явно ничего не светит. Она никогда не была красавицей, даже в лучшие годы. И она наверняка безработная. Трудоустроенный человек просто не может постоянно передвигаться так медленно, словно усталый ленивец… ну, не считая сотрудников администрации Ламбета. Ее жизнь явно не удалась. Игра окончена, и единственное, в чем она еще может себя проявить, – стать препятствием для других. Непреодолимым препятствием. Как те люди, которые заводят собак или гекконов, чтобы у них было кем помыкать, она наслаждается своей властью над нами. Она всех задерживает, заставляет нас ждать. Я не знаю ее истории, но эта история закончилась полным списанием в утиль. От этой мысли мне становится легче.
Когда я со своей пикшей все-таки добираюсь до кассы, уже держа наготове пакет и деньги, весь процесс покупки занимает меньше минуты. Но меня это не утешает.
* * *
Иду к Верли, еще одному выпускающему редактору, известному также как МВР, то есть малый выпускающий редактор. Я знаю, что это бессмысленно и бесполезно: бюджет у него ограничен, и по каким-то причинам, известным только ему самому, Верли никогда не дает мне работу. Но у меня нет других дел, а так я буду знать, что честно пытался что-нибудь предпринять, и это придаст мне хоть каплю самоуважения.
По дороге заруливаю в клуб «Гаучо». Я не член клуба, но поскольку регулярно бываю здесь уже двадцать лет, все считают меня своим. «Гаучо» известен тем, что сюда ходят большие телешишки, и как раз по этой причине они сюда почти и не ходят. Редкие вечеринки или какой-нибудь предпремьерный показ. Нет, завсегдатаи здешнего бара – риелторы из Белфаста, скучные и скучающие адвокаты из контрактных агентств и начинающие проститутки со свеженькими журналистскими дипломами. Почти каждый раз, когда я сюда прихожу, ко мне прицепляется какой-нибудь ушлый хрен только что из Шотландии, взыскующий полезных знакомств. Да, я бы тоже не отказался завести полезные знакомства.
Это крайняя степень отчаяния. Я беру кофе в надежде, что, может быть, мне подвернется удача. Но нет.
Эдисон блистает у барной стойки, обращаясь к компании восторженных почитателей:
– Я умнее вас всех, вместе взятых, и если не получается у меня, то у вас не получится и подавно.
Ему с почтением внимают. Что он здесь делает? Разве он не должен снимать статуи? Может, спросить? Нет, общения с Эдисоном я точно не выдержу.
Выхожу на улицу, и ко мне подлетает какой-то бомж, соорудивший из пустых пластиковых бутылок подобие фотокамеры. Весь его вид выражает восторг от моего появления.
– Кого я вижу?! Глазам не верю! Это же… это же… Вот это да!
Он делает вид, что фотографирует меня, изображая взволнованного папарацци. Это даже приятно. Немножко. Как мое получение «Оскара». Две секунды поддельной славы. Мелькает мысль, не дать ли ему пару монет за доставленное удовольствие, но я гоню ее прочь.
Верли никогда не станет Большим Боссом, потому что у него есть один существенный недостаток. Он не законченный мерзавец. Есть в нем что-то такое… то ли остатки порядочности, то ли какая-то слабина – выбирайте, что вам больше нравится. Если ты не способен забить щенка молотком, тебе не подняться на самый верх. Это я привел его на телевидение. Взял редактором по информации еще в ту пору, когда он был таким робким, что даже не мог никому позвонить. Мне приходилось стоять рядом с ним, держать трубку у его уха и диктовать, что говорить. Можно было предположить, что такая забота окупится сторицей; но нет.
Однако в отличие от Эдисона Верли все-таки не забыл, что я открыл ему путь на телик. Так что я с удовольствием прихожу его мучить. Во-первых, мне больше нечем заняться. Во-вторых, он действительно чувствует себя неловко. Не то чтобы сильно, но все же. Мучить других – в смысле, мучить морально – развлечение бесплатное и не требующее никаких физических усилий. В каком-то смысле мне уже незачем добиваться оглушительного успеха. Мне сорок девять, я не могу заниматься любовью всю ночь напролет.
Не считая того, что у меня есть жена, мое представление об успехе всегда предполагало, помимо прочего, собственный дом на Ибице, где ты отдыхаешь в компании талантливых балерин. Балерины нужны, когда тебе нет тридцати и ты вправду способен оприходовать двух или трех в один заход. В молодости я бы оценил их гибкость.
Опять же мне совершенно без надобности дом на Ибице, потому что зачем мне загар? Загар нужен мужчине, когда он молод и рьян и хочет завлечь к себе в постель побольше женщин. Я не считаю себя слишком тучным, для моего возраста я нормальный. Но во время пробежек по Воксхоллу в те два-три солнечных дня в году, когда погода позволяет раздеться до пояса, я замечаю, как все прохожие младше тридцати лет отводят глаза, и слышу звонкие детские голоса: «Мама, а почему этот дяденька такой толстый?»
Мне нужны стабильность, тишина и покой, а вовсе не балерины, которые ноют, что им надо сходить к ортопеду или что у них резко закончился жизненно необходимый лак для ногтей. Хочется, чтобы никто меня не беспокоил и я мог спокойно заняться своим Magnum opus.
