Изредка ты получаешь, что хочешь, но это всегда происходит не так, как тебе представлялось, потому что ты не учел всех деталей, когда формулировал свое желание, или просто потому, что Дозволитель такого не дозволяет.
Я совершаю пробежку вдоль Темзы вовсе не потому, что вдруг сделался большим боссом, а потому, что живу в чужом доме в пяти минутах ходьбы от набережной. Я телережиссер, но я стал режиссером в такое время, когда быть режиссером на телевидении с точки зрения оплаты труда столь же заманчиво и перспективно, как расставлять товары на полках в супермаркете. «В молодости ты стремишься покорить мир. И это правильно. Так и должно быть, – частенько говаривал Херби. – Но мир тебе не покорится, а если даже и покорится… Ну, правишь ты миром, и что с того?»
Я начинаю понимать, что он имел в виду; но если ты не правишь миром, это не значит, что ты должен окончить свой земной путь разведенным, сломленным и одиноким, прозябающим в тесной малогабаритной квартирке. Меня беспокоит, что Херби был умнее меня, дружелюбнее, душевнее, образованнее и опытнее, но ему это не помогло. Жизнь раздавила его и размазала по асфальту.
И, конечно, я злюсь, что его сейф украли раньше, чем я до него добрался. Да, наверное, я эгоист. Потому что надеялся, что там, может быть, будет какой-то прощальный подарок. Какой-то последний совет. Херби был последним из моих мудрых наставников.
Бегу в своем темпе, в свое удовольствие. Вот одно из преимуществ взросления: тебе все равно, что подумают люди, хотя равнодушие к мнению окружающих тоже штука опасная – прямая дорога к разнузданному онанизму в общественном транспорте. Меня влегкую обгоняют два черных парня. Ямайцы? Обоим лет по восемнадцать, может, девятнадцать. Их спортивная экипировка словно только что из магазина, прически – только что от парикмахера. Они такие фактурные и уверенные в себе, что сразу ясно: это явно не просто ребята с улицы. Фотомодели? Спортсмены? Танцоры?
В юности я не терпел, когда меня обгоняли. Любое соперничество было боем, который я принимал и сражался, как лев, пусть даже и не всегда побеждал. Теперь мне все равно, даже если мимо меня просвистит какая-нибудь шарообразная домохозяйка с огромной бутылкой воды в руках. А уж с этими двумя красавцами мне и тягаться не стоит.
Однако когда они опережают меня уже футов на двадцать, у меня открывается второе дыхание. Я как будто ловлю волну их энергии. Полная перезагрузка, прилив сил. Я знаю: мне их не догнать, – но пусть их энергия хоть немного протащит меня вперед. Я ускоряюсь. Беру темп погони. Мое последнее «ура!».
С восторгом вижу, что сокращаю разрыв. Я разогрелся, меня взял азарт. Темп нарастает. Я не преследую, я атакую, чего за мной не наблюдалось уже лет десять. Разрыв сокращается еще больше. Парни не ускоряются, не принимают мой вызов, но и не сбавляют темп. И вот я уже впереди, вот я от них оторвался на несколько ярдов. Я сам не понял, как это вышло. Но я их сделал. По полной программе.
Это как-то неправильно и неловко. Я чуть было не поворачиваю назад, чтобы высказать этим ребятам свое возмущение: так не должно быть, чтобы рыхлый и тучный дядька, которому скоро стукнет полтинник, обгонял молодых ребят в отличной спортивной форме. В свои девятнадцать я не был таким накачанным, да и вообще никогда не был.
Может быть, это послание свыше? Назидание от Дозволителя? Инструкция, как достичь невозможного, застигнув его врасплох? Если так, то она мне без надобности. Мне уже поздно, мое сердце замариновано в пессимизме. Время от времени ты получаешь такие сюрпризы. Если бы я хотел их догнать, я бы их не догнал. Когда тебе что-то не нужно, ты это получишь. Не желай, и обрящешь. Это чудо – не меньше, но мне от него мало пользы.
Приближаюсь к Вестминстерскому дворцу и перехожу с бега на шаг, сдавшись на милость одышке. Когда видишь эти дворцы и мосты, этот мутный поток сточных вод, именуемый Темзой, сразу хочется размышлять об истории.
Юлий Цезарь. Царица Боудикка. Генрих VIII. Шекспир. Фрэнсис Дрейк. Томас Бекет. Ньютон. Моцарт. Дюжины Ротшильдов. Кромвель. Чарлз Дарвин. Ленин. Сталин. Черчилль. Шерлок Холмс. Флоренс Найтингейл. Фрейд. Эйнштейн. Пикассо. Первый герцог Веллингтон. Джек Потрошитель. Гайдн. Мария Каллас. Джими Хендрикс. Хо Ши, блядь, Мин. Большие люди, громкие имена. Все они отдавали свою воду Лондону.
Имена. Даты. Имена. Даты. Но истории нет. Все исчезает бесследно. Истории не существует. Нет никакой Темзы. Темза – просто название. Бурый мутный поток, на который ты смотришь в эти мгновения, через пару часов вольется в Ла-Манш. Воде все равно, где ей течь: здесь или в Улан-Баторе.
У Вестминстерского моста поворачиваю обратно. Нет смысла пытаться продраться сквозь эти толпы. Думаю, большинство лондонцев меня поддержат, если я скажу за всех нас, обращаясь к туристам: валите отсюда на хер.
Валите на хер вприпрыжку и больше не возвращайтесь. Смотреть тут не на что. Поэтому они и глазеют по сторонам, открыв рот, тянут шеи и сверяются с картами. Они искренне не понимают, зачем они здесь и на что тут смотреть. Смотреть не на что. Может быть, парочка больших зданий. У вас дома их нет? Вы живете в юрте? Валите на хер. И больше не возвращайтесь.
Если смотреть с определенного расстояния, у меня есть все, что нужно для счастья: дом, жена, сын, домработница.
Конечно, я почти не вижусь с женой и сыном (в наше время это считается нормой), моя домработница не говорит по-английски и вообще ни по-каковски, и дом, в котором я сейчас живу, – не мой дом. Трудно хоть что-нибудь разглядеть. Издалека ничего не видно. Вблизи тоже не видно.
Чтобы не заниматься работой, брожу по страницам всяких околотелевизионных чатов, смотрю, нет ли где свежих забавных сплетен – или пусть не забавных. Или очередных оскорблений в мой адрес. Я знаю, что этого делать не надо, но когда тебя оскорбляют, это даже как-то обнадеживает. Это значит, что ты еще жив.
Пишет Обаятельный Психопат: Давеча вновь наблюдал в телецентре, как подхалимствует Толстомясая тушка, ранее известная под именем Князя тьмы. Мы знаем, кто сожрал все пирожки.
Откуда у них столько времени, чтобы заниматься такой ерундой? И я уже тысячу лет не ел пирожков. Этот Обаятельный Психопат наверняка какой-нибудь задрот из вахтеров в приемной. Это закон: чем громче товарищ орет в интернете, тем он тише в реальной жизни. Однажды я выследил одного из своих ярых хейтеров. Он оказался сутулым зачуханным коротышкой, похожим на изможденного кролика, стриженного «под горшок», – таким жалким заморышем, что я даже не стал его бить. Мало чести обидеть убогого, и без того обиженного судьбой.
Толстомясая тушка? Да, я набрал пару фунтов, но все не так плохо. У меня до сих пор видны кубики на животе, хотя, конечно, приходится присмотреться, чтобы разглядеть их под слоем жира. Иду на кухню, собираясь поджарить тост и сварить пару-тройку яиц, но нахожу в дальнем углу холодильника остатки копченой курицы и картофельного салата. Их обязательно надо доесть, пока не испортились.
– Это как называется? – спрашивает Эллен.
Она внезапно вернулась домой, потому что забыла билет на какой-то кошмарный концерт, куда я категорически отказался пойти вместе с ней. Это очень некстати, потому что когда тебя застают за столом, где ты вкушаешь пусть даже скромную пищу, дальше все произойдет по сценарию «мой муж – безвольный, никчемный лодырь, тунеядец и дармоед». Эллен любит отыгрывать этот сценарий, не исключающий и другого, прямо противоположного: я – холодный, бездушный и черствый трудоголик и карьерист, которого никогда не бывает дома.
